Избранные произведения - [13]

В нас слишком девственно, свежо, и просто чувство,

Чтобы выкидывать колена почудней.

Пусть будет фальшь мила Европе старой

Или Америке беззубо-молодой,

Собачьей старость больной…

Но наша Русь крепка. В ней много силы, жара;

И правду любит Русь, и правду понимать

Дана ей господом святая благодать;

И в ней одной теперь приют себе находите

Всё то, что человека благородит.

Пусть дети старые, чтоб праздный ум занять,

Хлам старых классиков для штуки воскрешают…

Но нам за ними лезть какая будет стать,

Когда иное нас живит и занимает?

Пускай боролися в недавни времена

И Лессинг там, и Шиллер благородный

С ходульностью (увы — как видится — бесплодно!)

Но по натуре нам ходульность та смешна.

Я видел, как Рислей детей наверх бросает…

И больно видеть то, и тяжко было мне!

Я знаю, как Рашель по часу умирает,

И для меня вопрос о ней решен вполне!

Лишь в сердце истина: где нет живого чувства,

Там правды нет и жизни нет…

Там фальшь — не вечное искусство!

И пусть в восторге целый свет,

Но наши неуместны восхищенья.

У нас иная жизнь, у нас иная цель!

Америке с Европой — мы Рашель,

Столодвижение, иные ухищренья

(Игрушки, сродные их старческим летам)

Оставим… Пусть они оставят правду нам!

1854

«За вами я слежу давно…»

За вами я слежу давно

С горячим, искренним участьем,

И верю: будет Вам дано

Не многим ведомое счастье.

Лишь сохраните, я молю,

Всю чистоту души прекрасной

И взгляд на жизнь простой и ясный,

Всё то, за что я Вас люблю!

(Первая половина 1850-х годов)

Отрывок из неконченного собрания сатир

Я не поэт, а гражданин!

Сатиры смелый бич, заброшенный давно,

Валявшийся в пыли я снова поднимаю:

Поэт я или нет — мне, право, все равно,

Я сам на сердце их немало износил,

Я сам их жертвою и мучеником был.

Я взрос в сомнениях, в мятежных думах век,

И современного я знаю человека:

Как ни вертится он и как не уходи,

Его уловкам я лукавым не поверю,

Но, обратясь в себя, их свешу и измерю

Всем тем, что в собственной творилося груди.

И, зная наизусть его места больные,

Я буду бить по ним с уверенностью злой

И нагло хохотать, когда передо мной

Драпироваться он в страдания святые,

В права проклятия, в идеи наконец,

Скрывая гордо боль, задумает, подлец…

(23 августа 1855

Москва)

Борьба

«Я ее не люблю, не люблю…»

Я ее не люблю, не люблю…

Это — сила привычки случайной!

Но зачем же с тревогою тайной

На нее я смотрю, ее речи ловлю?

Что мне в них, в простодушных речах

Тихой девочки с женской улыбкой?

Что в задумчиво-робко смотрящих очах

Этой тени воздушной и гибкой?

Отчего же- и сам не пойму —

Мне при ней как-то сладко и больно,

Отчего трепещу я невольно,

Если руку ее на прощанье пожму?

Отчего на прозрачный румянец ланит

Я порою гляжу с непонятною злостью

И боюсь за воздушную гостью,

Что, как призрак, она улетит.

И спешу насмотреться, и жадно ловлю

Мелодически-милые, детские речи;

Отчего я боюся и жду с нею встречи?..

Ведь ее не люблю я, клянусь, не люблю.

(1853, 1857)

«Я измучен, истерзан тоскою…»

Я измучен, истерзан тоскою…

Но тебе, ангел мой, не скажу

Никогда, никогда, отчего я,

Как помешанный, днями брожу.

Есть минуты, что каждое слово

Мне отрава твое и что рад

Я отдать всё, что есть дорогого,

За пожатье руки и за взгляд.

Есть минуты мучений и злобы,

Ночи стонов безумных таких,

Что, бог знает, не сделал чего бы,

Лишь упасть бы у ног, у твоих.

Есть минуты, что я не умею

Скрыть безумия страсти своей…

О, молю тебя — будь холоднее,

И меня и себя пожалей!

«Я вас люблю… что делать — виноват…»

Я вас люблю… что делать — виноват!

Я в тридцать лет так глупо сердцем молод,

Что каждый ваш случайный, беглый взгляд

Меня порой кидает в жар и холод…

И в этом вы должны меня простить,

Тем более, что запретить любить

Не может власть на свете никакая;

Тем более, что, мучась и пылая,

Ни слова я не смею вам сказать

И принужден молчать, молчать, молчать!..

Я знаю сам, что были бы преступны

Признанья или смысла лишены:

Затем, что для меня вы недоступны,

Как недоступен рай для сатаны.

Цепями неразрывными окован.

Не смею я, когда порой, взволнован,

Измучен весь, к вам робко подхожу

И подаю вам руку на прощанье,

Сказать простое слово: до свиданья!

Иль, говоря, — на вас я не гляжу.

К чему они, к чему свиданья эти?

Бессонницы — расплата мне за них!

А между тем, как зверь, попавший в сети,

Я тщетно злюсь на крепость уз своих.

Я к ним привык, к мучительным свиданьям…

Я опиум готов, как турок, пить,

Чтоб муку их в душе своей продлить,

Чтоб дольше жить живым воспоминаньем…

Чтоб грезить ночь и целый День бродить

В чаду мечты, под сладким обаяньем

Задумчиво опущенных очей!

Мне жизнь темна без света их лучей.

Да… я люблю вас… так глубоко, страстно,

Давно… И страсть безумную свою

От всех, от вас, особенно таю.

От вас, ребенок чистый и прекрасный!

Не дай вам бог, дитя мое, узнать,

Как тяжело любить такой любовью,

Рыдать без слов, метаться, ощущать,

Что кровь свинцом расплавленным, не кровью,

Бежит по жилам, рваться, проклинать,

Терзаться ночи, дни считать тревожно,

Бояться встреч и ждать их, жадно ждать;

Беречься каждой мелочи ничтожной,

Дрожать за каждый шаг неосторожный,

Над пропастью бездонною стоять

И чувствовать, что надо погибать,

И знать, что бегство больше невозможно.

<1847>

«Опять, как бывало, бессонная ночь…»

Опять, как бывало, бессонная ночь!