Избранные произведения - [21]

— Кадзуко! — строго сказала матушка, резко поднимаясь.

Теперь мы стояли с ней лицом к лицу, ее черты были исполнены необыкновенного достоинства, я никогда не видела у нее такого выражения, она даже казалась немного выше меня ростом.

Мне захотелось попросить у нее прощения, но слова раскаяния почему-то застряли в горле, зато вырвались совершенно иные.

— Вы обманули меня! Да, маменька, обманули! Вы просто использовали меня, пока не было Наодзи. Для вас что служанка, что я — совершенно одно и то же! Но теперь надобность в моих услугах отпала, и я могу искать себе другое место!

Почти прокричав последние слова, я разразилась рыданиями.

— Ты дура! — тихо сказала матушка, и голос ее задрожал от гнева.

Я подняла на нее глаза.

— Ну, разумеется, дура. Потому и позволяю себя обманывать. Да, я дура и всем мешаю. Вам будет только лучше, если вы избавитесь от меня, верно? Что такое нищета? Что такое — деньги? Знать о них ничего не желаю. Я бы давно умерла, если бы не верила в любовь, в вашу, маменька, любовь.

Я снова несла вздор, совершенно непозволительный вздор.

Матушка внезапно отвернулась. Она плакала. Мне захотелось броситься к ней, обнять, молить о прощении, но мои руки были испачканы землей, и я не решилась, к тому же на меня вдруг навалилась какая-то странная апатия.

— Ведь правда, всем было бы лучше без меня? Я ухожу. Мне есть куда пойти.

С этими словами я бросилась бежать, влетела в ванную, где, давясь от рыданий, умылась, потом прошла в комнату, чтобы переодеться, но тут рыдания снова подступили к горлу, желая наплакаться всласть, я бегом поднялась на второй этаж в европейскую комнату, бросилась на кровать, накрылась с головой одеялом и плакала, плакала до полного изнеможения, так что постепенно впала в забытье, мысли мои блуждали где-то далеко, и постепенно в душе стала разрастаться тоска по одному человеку, мне захотелось немедленно увидеть его лицо, услышать голос, я с трудом владела собой, испытывая что-то вроде того совершенно особого чувства, какое бывает, когда ступни прижигают моксой, и приходится терпеть из последних сил.

Под вечер в комнату тихо вошла матушка, включила свет и подошла к кровати.

— Кадзуко, — ласково позвала она.

— Что? — приподнявшись, я пригладила руками волосы и, посмотрев матушке в глаза, смущенно улыбнулась.

Матушка слабо улыбнулась мне в ответ и, усевшись на диван у окна, сказала:

— Я впервые в жизни позволила себе пойти против воли твоего дяди. Я только что написала ему. Я написала, что прошу его предоставить мне право самой разбираться со своими детьми. Что ж, Кадзуко, начнем распродавать свои платья, а деньги проматывать, позволим себе такую роскошь. Не хочу, чтобы ты занималась огородом. В конце концов мы можем покупать овощи, даже если они дорогие. Тебе не по силам целыми днями копаться в земле.

Откровенно говоря, мне и самой в последнее время стало тяжеловато каждый день возиться в огороде. Скорее всего и моя недавняя истерика была вызвана тем, что накопившаяся за последние дни усталость наложилась на постоянно гнетущую сердце тоску, в результате чего я разобиделась на весь свет и возненавидела все вокруг.

Я сидела, опустив голову, и молчала.

— Кадзуко…

— А?

— Когда ты сказала: «Мне есть куда пойти», что ты имела в виду?

Я почувствовала, как лицо и даже шею заливает жаркий румянец.

— Это господин Хосода?

Я продолжала молчать.

— Ничего, если я коснусь прошлого? — вздохнув, спросила матушка.

— Пожалуйста, — прошептала я в ответ.

— Помнишь, когда ты ушла от господина Ямаки и вернулась на Нисикатамати, я сказала, что обманулась в тебе? Я не хотела тебя упрекать и все-таки это сказала. Ты тогда расплакалась, а я пожалела, что у меня вырвались такие ужасные слова…

На самом-то деле я заплакала тогда от радости, я была благодарна матушке за то, что она так сказала.

— Я тогда имела в виду вовсе не твой уход от мужа. Ямаки рассказал мне, что вы с Хосода — любовники. И когда я это услышала, у меня вдруг словно что-то оборвалось внутри. Я знала, что Хосода давно женат, у него дети, поэтому, как бы сильно ты его ни любила, у вас бы все равно ничего не вышло…

— Да что вы говорите, маменька? Какие любовники? Не было ничего, кроме необоснованных подозрений Ямаки.

— Вот как? Ты действительно больше не думаешь о Хосода? Но в таком случае куда ты пойдешь?

— Ну уж во всяком случае не к Хосода!

— Но тогда куда же?

— Знаете, маменька, в последнее время я часто задаю себе вопрос, в чем самое большое различие между человеком и животными. Ведь если говорить о языке, разуме, определенной житейской мудрости, организованности жизненной среды, то все это, разумеется, в разных вариациях, есть не только у человека, но и у животных. Сюда же я отнесла бы и веру. И хотя человек лопается от гордости, считая себя венцом творения, получается, что по существу он ничем не отличается от остальных живых тварей. И все же, маменька, одно отличие существует. Не знаю, поймете ли вы меня. Есть кое-что, что имеется только у человека и чего абсолютно лишены другие живые существа. Это стремление иметь тайны. Что вы на это скажете?

Лицо у матушки чуть порозовело, и, улыбнувшись своей пленительной улыбкой, она сказала: