Избранные поэмы и стихотворения - [5]

— Разумеется, о Нюрнберге, о ваших свидетельских показаниях. Они были опубликованы?

— Конечно, были опубликованы. Я был там единственным, нет, нас было двое, кто не упомянул Сталина — я и еще один еврей. В гробу я Сталина видал, не из-за моего особого героизма — смерть выжгла мой страх. На антифашистском митинге перед тремя-четырьмя тысячами участников я так закончил свою речь: «От имени последних виленских евреев, что скрываются в лесах и пещерах, я призываю вас, евреи всего мира, отомстите». Так я закончил. Тут еще важен был тон, которым я это сказал. Я помню, что ко мне подошла моя родственница и сказала по-русски: «Как ты смел?» Единственный, кто остался доволен речью, был Дер Нистер — он не боялся. Он взял меня под руку и сказал: «Товарищ Суцкевер, вы знаете, когда вы закончили свою речь, вокруг переглянулись, и я подумал, что у меня не застегнуты брюки… Переглянулись, потому что вы не закончили святым именем…» Их ненависть нашла свое выражение в моей маленькой мести, если можно так сказать. Вы меня понимаете?

Стихотворения Суцкевера

СКРИПИЧНАЯ РОЗА Перевод Валерия Дымшица

От капель дождя, что сулит воскрешенье,

Растет потихоньку, приходит в движенье

(Как память о детстве моем неуемном)

Скрипичная роза в гробу черноземном.

Скрипичная роза, не нужен скрипач ей,

Нет больше хуливших, хваливших — тем паче.

Она заиграла — скажите на милость! —

В честь старой струны, что опять возродилась.

В честь старой струны, что опять задрожала,

В честь старой пчелы, чье так сладостно жало,

Хоть мед ее горек; в честь пенья и воли,

В честь старой, опять возродившейся боли.

Из книги «Скрипичная роза» (1974)

СИБИРЬ

Рисунки Марка Шагала сделаны для издания поэмы 1953 года

Хутор

1.

Синий снег дороги, свет заката,

Сладостные краски полусна.

Снегом от заката скрыта хата,

Теплится в долине, чуть видна.

Джунгли на стекле растут стеною,

Колокольцы на санях звенят,

Голуби воркуют под стрехою,

Где-то надо мной. И льдом прижат,

И прошит стеклянными стрелами,

Спит Иртыш, ворочаясь во сне.

Под умолкнувшими куполами

Семилетний мир цветет во мне.

2.

В заспанном, засыпанном снегами

Хуторе, где я открыл Сибирь,

Тени распускаются цветами,

Ртутными цветами, вдаль и вширь.

По углам углами расстилает

Белизну неяркую луна,

Белое лицо отец склоняет,

На запястьях — снега тишина.

Хлеб он режет осторожно, словно

Хлебу причинить боится боль…

Долю мыслей получив бескровно,

Долю хлеба я макаю в соль.

3.

Нож. Отец. Коптящая лучинка.

Детство. Мне семь лет. И тень берет

Скрипку со стены, и словно льдинка

Скрипка надо мною слезы льет.

Тсс! Отец играет, гравируя

Воздух. Серебринки звуков-слёз

Надо мной качаются, кочуя

Дымкой, как дыхание в мороз.

За косматой морозью оконной

Волк берет на зуб за звуком звук.

Тишина. А в голубятне сонной

Вылупляется птенец: тук-тук.

На рассвете

Лап следы, что в страхе тварь ночная

Словно розы бросила на снег,

Чуть светило новое, вставая,

Уличило вскользь ее набег,

По краям немного золотятся,

Вглубь темны. В суглинок ледяной

Лес корнями не устал впиваться.

От собак в упряжке пар густой

Валит и сливается с дымами

Труб, с дыханьем человека в хор,

И уже склубился над полями

В поднебесье кочевой шатер.

Знакомство

1.

«Папа, расскажи мне, где край света», —

Философски (как-никак семь лет)

У отца я требую ответа.

«Вон за той горой, — звучит в ответ, —

Где садится солнце». Так за дело!

Солнце я поймаю! Не зевай!

И в слезах от ветра лезу смело

Нa гору, туда, где света край.

Бог Сибири, как хочу успеть я!

Помоги мне! Солнце, погоди!

Все, что до меня, тысячелетья

Из-под снега шепчут мне: входи!

2.

Пятнышком — отец внизу, темнея.

Сердце мчится к солнцу, не сдержать.

Вот уж на вершине, на горе я,

А мне дальше хочется бежать!

Я тянусь губами и руками

К пламени, что красит волчью тьму.

«Папа! Мир и дальше, за горами,

Ни конца, ни края нет ему!».

Он не слышит. Падают в низину

Звезды. Он не видит, как потом

Сын вдруг превращается в лавину,

Удивленья и сиянья ком.

Колокольцами звенит-рыдает…

На листе алмазно-синем снежном

Ветром как пером пишу я вкось,

Я блуждаю в осиянье нежном

Детства моего. Не довелось

Той же простоты, что проясняет

Все сомненья, вновь изведать мне.

Колокольцами звенит-рыдает

Жизнь моя протяжно в глубине,

Где порой вечерней, под луною,

Что уткнулась носом в зеркала

Льда и снега, взмыли надо мною

Два крыла.

Багряный мех

Степь — из гулко-светлого металла,

А деревья — будто сколки скал.

Снега степь наелась до отвала,

Солнца мех уже багряным стал.

На лицо морозец кистью острой

Будто на стекло, кладет мазок

За мазком своей легенды пестрой,

А под ней, как вензель, — голубок.

Солнце внутрь меня зашло, и нету

Солнца. Лишь его багряный мех

На высокой ветке. Тайну эту

Вечером я скрою ото всех.

В сибирском лесу

1.

Солнце взапуски со мной, как лайка,

Кувырком бежит среди снегов.

Говорит отец: «Сынок, давай-ка

Съездим в лес, насобираем дров».

Мы лошадку запрягаем в сани

Сребрую. Слепит глаза топор.

Солнце-нож свежует полосами

День. Искрится пар. Во весь опор

По степи, что спит в снегу медведем,

Сквозь мережи солнца, нежный звон

Снега под копытами — мы едем.

Льдышки палых звезд — со всех сторон.

2.

Лес. Ветвей сверкающих качанья:

Волчий вой на них заиндевел.

Эхо раскаленного молчанья