Избранные письма. Том 1 - [39]

{109} Злосчастное интервью Кугульского со мной?

Конечно, оно должно было взбесить тебя. Но я немедленно поправил все вранье интервьюера. Ты не мог не прочесть этой поправки. Моя огромная ошибка, что я не потребовал статью в гранках — я, конечно, не допустил бы ни этих гадких ошибок, ни этого противного тона всей статьи. И тем не менее ты должен настолько знать меня, чтобы сразу понять, что вся мерзость принадлежит интервьюеру, а не мне. Помилуй, да это поняли две газеты, а уж друзья-то должны были сообразить.

Друзья, да. Но не недруги. Тем прямо в руку сыграла эта статья.

Вот мы и дошли до сути.

Я убежден и готов прозакладывать пари, что ты во всей этой истории находишься под некоторыми, враждебными ко мне влияниями.

История с Погожевым могла только внести в наши отношения некоторое, так сказать, смущение, которое скоро изгладилось бы. Неловко нам стало на время.

Алексеев вел себя безупречно порядочно и ничем не мог возбудить против нас.

Кугульский с своим интервью слишком дрянен, чтобы сыграть в нашей близости такую большую роль.

Остаются Гурлянды, Кондратьевы, Бриллиантовы — я не знаю, кто еще, которые не всегда умеют делать дело для дела, а находят, что работать — значит непременно воевать. Вот и пошло! И Новый-то театр я ругаю, и Малый-то хочу забить! Перед самым отъездом из Москвы я еще читал статью, которая говорила, что ни на что наш театр не нужен, так как мы хотим повести его очень дорогим (!!) и хотим «пересилить привлекательность Малого театра». Словом, врут, врут и кусаются раньше, чем мы что-нибудь начали.

Я решил, что только само дело заступится за нас и обнаружит все вранье.

Но пока что… Войди в мое положение. Я должен вести большое дело, заботясь о каждой сотне рублей, о каждом маленьком служащем, я просиживаю по неделям над цифрами, ведь мы создаем всю театральную машину, о какой ты не имеешь {110} понятия, так как можешь входить на сцену и только требовать. Это колоссальный труд, и для него нужны большие силы. И в то время как приходится преодолевать всеми нервами трудности самого дела, — надо еще считаться с инсинуациями, с газетной враньей, а потом придется выслушивать клевету Корша и ему подобных…

И среди всего этого еще видишь, как порется по швам дружба с одним из самых близких сердцу людей!..

Я тебе написал, кажется, все, что мог. И если не впадаю в излишний лиризм, то потому, что не слишком люблю его. Но могу тебя уверить, что как бы то ни было, а слишком тяжело охлаждение нашей дружбы.

Твой Вл. Немирович-Данченко

Письмо написано быстро, просто и откровенно, и посылаю его тебе без всяких проверок.

43. А. П. Чехову[201]

31 мая 1898 г. Усадьба Нескучное

31 мая

Екатеринославской губ. Почт. ст. Больше-Янисоль

Милый Антон Павлович!

Твое письмо получил уже здесь, в степи[202]. Значит, «Чайку» поставлю!! Потому что я к тебе непременно приеду. Я собирался в Москву к 15 июля (репетиции других пьес начнутся без меня), а ввиду твоей милой просьбы приеду раньше. Таким образом, жди меня между 1 и 10 июля. А позже напишу точнее[203]. Таратаек я не боюсь, так что и не думай высылать на станцию лошадей.

В «Чайку» вчитываюсь и все ищу тех мостиков, по которым режиссер должен провести публику, обходя излюбленную ею рутину. Публика еще не умеет (а может быть, и никогда не будет уметь) отдаваться настроению пьесы, — нужно, чтоб оно было очень сильно передано. Постараемся!

До свиданья.

Всем вам поклон от меня и жены.

Твой Вл. Немирович-Данченко

{111} 44. К. С. Станиславскому[204]

5 июня 1898 г. Усадьба Нескучное

5 июня 1898 г.

Екатеринославской губ. Почт. ст. Больше-Янисоль

Дорогой Константин Сергеевич!

Два раза написал Вам по громадному письму и оба, по размышлении, не отослал.

Ужасно трудно установить твердо репертуар и распределение, во-первых, ввиду клубских спектаклей[205], во-вторых, ввиду того, что многих мы, в сущности, мало знаем и у меня к ним мало доверия. Затем разбираюсь, кто что играть будет, как пойдут пьесы, чтобы и 1) поддерживать интерес к театру, и 2) не выпаливать все свои заряды разом — это было бы очень большой ошибкой, и 3) не затягивать новинки, и 4) не загонять одних артистов, тогда как другие будут работать мало, и пр. и пр.

Вот 10 дней занимаюсь исключительно этим, просиживая над столом по 8 часов в день. За роман еще почти не принимался. И все еще не кончил[206].

Вся картина репертуара выяснилась мне совершенно. До конца ноября могу очень точно поддерживать задуманную систему. Я, конечно, и не собираюсь провести весь репертуар по дням на весь сезон. Но надо быть готовым ко всяким в этом смысле неожиданностям. Порядок постановки пьес до известной степени должен выработаться. А я заметил, что если распределять все пьесы исключительно как хочется, то, глядишь, — в клубе нельзя поставить ни одного спектакля. Или кто-нибудь из артистов играет 10 дней кряду и т. д.

Всю свою картину я на днях закончу и вышлю Вам.

Пока же только несколько слов.

Во-первых, Литвинов прислал мне через Гнедича, что «Федора» он разрешит на мою личную ответственность[207]. Это великолепно и, значит, «Федор» есть.

Во-вторых, об «Эллиде»[208] он и не слыхал. Она, оказывается, и не была никогда в цензуре. Переводчицу я могу найти (она в Москве) и дело устрою. Если «Федора» мне доверяют, то об «Эллиде» и говорить нечего.