Избранные письма о куртуазном маньеризме - [26]

Неоценимые блага таланта и вкуса, которыми поэт наделен от рождения, составляют основу его благородства. В этом смысле и следует понимать рассеянные там и сям в творениях лучших умов человечества указания на особые душевные качества, особое благородство поэтов. Сомерсет Моэм, к примеру, утверждал: «Вершина литературы — поэзия. Это ее цель и завершение, это самое возвышенное занятие человеческого разума, это олицетворение прекрасного. Прозаик может лишь посторониться, когда мимо него идет поэт: рядом с ним лучшие из нас превращаются в ничто. Ясно, что писание стихов должно быть предоставлено герцогам, и их права хорошо бы защитить самыми суровыми законами: нельзя допускать, чтобы этим благороднейшим из искусств занимался кто бы то ни было, кроме благороднейших из людей». Эту же мысль афористически выразил венгерский поэт Ференц Казинци: «Насколько человек обычный выше Животного, настолько песнопевец Людей неодаренных благородней». Врожденные талант и вкус властно определяют человеческие качества поэта как раз потому, что невозможно обладать вкусом, позволяющим создавать гармонические художественные произведения, и не иметь подобного же чувства гармонии для устройства взаимоотношений с другими людьми. Душевное благородство — это тот же вкус, действующий в сфере нравственности. Истинно одаренному человеку просто невмоготу совершать глупые, неуместные, безобразные поступки, и не случайно все выдающиеся поэты были, по свидетельствам современников, людьми весьма почтенными, а пушкинский герой произнес свою бессмертную фразу: «Гений и злодейство несовместны». Гуляющие по страницам мемуаров и литературоведческих работ сведения противоположного толка, как я не раз убеждался, на самом деле просто сплетни.

2

Если мы согласимся с тем, что основополагающие для личности поэта свойства определяются в конечном счете особо тонким физиологическим строением его организма, то нам неизбежно придется проанализировать и другие особенности телесной конституции поэта. Ведь если человеческий организм представляет собой некое единство, то невероятно, чтобы присущие ему дополнительные свойства, отличающие его от прочих существ того же рода, не отражались на всем его составе. Обобщая те описания внешности выдающихся поэтов, которые достались нам в наследство от их современников, я могу довольно уверенно набросать типический портрет гения. Великий человек обычно чуть ниже среднего роста, но хорошо сложен, мускулист, широкоплеч и обладает значительной физической силой. У него крупная голова, черты лица массивные, даже грубые, однако оживляемые выразительной мимикой. Как правило, великий поэт темноволос и носит усы. Глаза у него обычно серо–голубые, взгляд холодный и чуть насмешливый, в состоянии задумчивости порой становящийся диким и внушающим ужас. В такие минуты хочется сказать о нем словами алтайского героического эпоса «Маадай — Кара»: «Его глаза горят огнем, И голова ума полна». Необходимо заметить, что у великого поэта всегда маленькие, изящных очертаний ступни и кисти рук. Абсолютно бессмысленно пытаться что–то там сочинять человеку, у которого грубые узловатые ковшеобразные ладони или непропорционально большие ступни с нелепо оттопыренным большим пальцем. Добавлю, дабы закончить портрет, что у великого поэта прекрасные ровные зубы, а ходит он слегка вразвалку.

Черты характера и манеры рассматриваемого нами человека определяются присущим ему нравственным вкусом, охарактеризованным нами выше. Этот вкус заставляет его быть доброжелательным, учтивым, предупредительным и любезным, причем упомянутые качества он проявляет по отношению ко всем людям, с которыми ему приходится сталкиваться, не делая между ними никаких различий в зависимости от их богатства, известности и положения в обществе. Великий поэт чрезвычайно скромен — порой даже себе во вред, — но скромность его возникает из осознания им своей значимости, чаще всего несопоставимой со значимостью людей, его окружающих, которых поэт боится обидеть, выставляя напоказ свои дарования. По сходным причинам ему чуждо деспотическое поведение, желание возвыситься за счет других: он слишком уверен в собственных силах, чтобы черпать их в унижении окружающих. Щедрость его беспредельна и переходит зачастую в мотовство. Со стороны может показаться, будто он просто не понимает сущности денег и их роли в человеческом общежитии. На самом же деле, вращаясь среди нетленных духовных ценностей и сам их создавая, поэт привыкает ставить материальные блага ни во что и руководствуется словами Бранта: «Кто бренных ценностей взалкал — Втоптал живую душу в кал!» Щедрость — типическая черта характера великих мастеров всех эпох, и можно, не рискуя впасть в ошибку, сделать вывод о принципиальной несочетаемости в одном человеке расчетливости и прижимистости с серьезными поэтическими способностями.

Великий поэт любопытен. Им владеет страсть к изучению этого мира, но особенно ему нравится изучать человеческую натуру, присущие ей склонности, страсти, пороки, а также многообразные создания человеческого гения. Его совершенно невозможно представить себе часами сидящим перед телевизором или глотающим какое–нибудь приключенческое чтиво — он постоянно пребывает в трудах, углубляя свое образование. Замечу попутно: без фундаментальных гуманитарных познаний невозможно создать в поэзии ничего значительного при любой природной одаренности. Разумеется, непременным условием поэтических успехов является знание всей мировой литературы в ее развитии, дабы, с одной стороны, иметь возможность использовать разработанные предшественниками правила, инструменты, приемы, а с другой — избежать повторений и не попадать в дурацкое положение, изобретая заново то, что давно изобретено. К сожалению, публика привыкла к другому образу поэта, лепя его с тех богемных бездельников, которые за всю свою никчемную жизнь не прочли и дюжины книг и сами себя зачислили в мэтры, сочиняя в приступах графомании и зачитывая друг другу во время ежедневных попоек косноязычные вирши, основными отличительными свойствами которых являются невразумительность и безответственность, выдаваемые за творческую дерзость. Именно о таких виршеплетах писал Кристофоро Ландино: «Иные напишут три строчки и рады тому, что читателя поначалу привлекают их яркие краски, но потом своей немощью, неуклюжестью и худосочием эти стихи вызывают воспоминание о чахоточных или уродцах с неправильным от природы соотношением частей тела». Европейскую поэзию XX века погубил авангардизм, когда полуграмотная богемная нечисть непрерывно «экспериментировала со словом», скрывая собственную бездарность, ибо по–честному со словом она совладать не могла, а доверчивая публика и своекорыстная критика принимали все эти выкрутасы всерьез: первая — искренне, вторая — лицемерно. Что поделаешь — прав был Жорж Дюамель, когда писал: «Помни, что люди в массе своей — то есть обычная толпа — ничего или почти ничего не понимают». Этот вывод относится, конечно, не только к поэзии, но применительно к поэзии он справедлив вдвойне. Я уже отмечал в свое время, что для восприятия стихов необходимы врожденная к тому способность, правильные воспитание и образование, но данным условиям большинство населения, увы, не отвечает. К тому же и сами поэты вносят свой вклад в порчу общественных вкусов. В результате публика, которая суется судить о том, в чем не смыслит ни уха ни рыла, поддерживает на плаву бездарных строчкогонов, а те в свою очередь своими опусами окончательно сбивают ее с толку. Так что, друг мой, к образу истинного Поэта гораздо ближе образ затворника, обложившегося книгами и погруженного в ученые занятия, нежели ставший уже привычным образ расхристанного молодца, читающего нетвердым языком в кабаке свои вирши компании таких же одуревших от водки приятелей.