Избранные - [52]

Сраженный его логикой, я был вынужден удалиться.

Оказавшись на улице, я подумал о том, что же мне теперь делать. Куда направиться? Ни на первый, ни на второй вопрос ответа я не нашел. Я находился в состоянии такой же растерянности, как в тот день, когда Мьюир, который по возрасту вполне мог быть моим сыном, рассказал мне о том, как его преследовала Ольга. Обстоятельства жизни распорядились таким образом, что едва оперившийся юнец вдруг оказал огромное влияние на мою судьбу.

Вернувшись в пансион, я заперся в своей комнате. Я был похож на человека, заболевшего постыдной болезнью или совершившего страшное преступление. Мне не хотелось никого видеть. Не хотелось ни о чем знать. Наверно, даже призрак смерти не испугал бы меня в те минуты. Жизнь беженца сама по себе довольно тяжела. Теперь же, после включения меня в «черные списки» американского посольства, я оказался врагом союзников и косвенно страны, давшей мне приют. Что мог принести мне завтрашний день? И кто, за исключением узкого круга лучших друзей, поверит, что меня ошибочно посчитали врагом дела союзников?

Я уже видел, как люди, встречая меня на улице, указывают на меня пальцем: «Вот идет опасный элемент. Он в „черном списке“». Предчувствия мучили меня. Естественно, многим из тех, кто прочтет этот список, вообще неизвестно мое имя. Но с момента, когда я обнаружил свои имя и фамилию в этом проклятом листке, я ощущал на лбу печать проклятия.

Ни действовать, ни думать я не мог. Факт внесения моего имени в «опубликованный список»-как я стал называть этот документ, следуя примеру сотрудников американского посольства, — обрушился на меня, будто стихийное бедствие. Прошло довольно много времени, прежде чем я начал приходить в себя от этого удара и попытался найти какой-либо выход.

Сначала я решил, что мне следует притвориться больным и таким образом избежать всяких связей с внешним миром, пока мне не вернут права общаться с ним. Это соображение было вызвано тем, что я жил в доме, принадлежащем англичанке. Меня окружали люди, чьи судьбы были связаны с судьбами государств-союзников и которые могли бы теперь усомниться в моей лояльности. Самоизоляция спасала меня от ненужных и раздражающих встреч. Был еще выход: уехать и поселиться в одном из загородных отелей, куда мы обычно выезжали на автомашине погреться на солнце или провести воскресенье. Несколько таких отелей принадлежали немцам, и я был бы здесь, конечно, желанным гостем. Но такой поступок означал бы отказ от решения выяснить случившуюся со мной ошибку, а также давал посторонним повод считать меня действительно виновным. С другой стороны, вся моя жизнь теперь целиком зависела от дальнейшего развития военных событий, я должен был неотступно следить за их ходом; следовательно, я не могу уехать далеко и таким образом лишить себя этой возможности. Горные массивы создавали помехи, и слушать радио за пределами столицы было довольно трудно. К тому же нередко в загородных отелях не было электроэнергии, нельзя было включить приемник. Что делать? Куда направиться?

Нередко в детстве, когда мать наказывала меня, я, чтобы не встречаться с нею, отказывался от еды. На этот раз, чтобы избежать каких-либо разговоров с моей хозяйкой — мисс Грейс, — я не спустился, как обычно, в столовую, а приказал слуге принести мне обед в номер. Здесь я чувствовал себя под защитой собственного одиночества. Вероятно, так же чувствует себя местный зверек броненосец, когда прячется в свой панцирь в норе.

В номерах пансиона мисс Грейс не было телефонов. Только внизу на стойке, где регистрировали приезжих и вручали почту, стоял телефонный аппарат. В ту ночь мне кто-то звонил, в том числе и Перес, которому Инес, наверно, передала мои слова. Звонил и дон Диего Лаинес. Оба они, по-видимому, уже прочли в газетах список, и адвокат, не изменив правилам этикета, звонил мне, чтобы предложить свои услуги. Эти мелкие знаки внимания приобретали в моих глазах огромное значение, особенно в моем подавленном моральном состоянии.

Чтобы не встречаться с мисс Грейс, я не пошел к телефону, попросив слугу передать мои извинения, а также обещания позвонить этим людям на следующий день, поскольку «болезнь приковала меня к постели».

Голова раскалывалась от боли, тем более что после бурного веселья накануне спать мне пришлось всего часа два. Но главное было в ином: я чувствовал себя совершенно убитым размерами и жестокостью свалившегося на меня несчастья. Воля моя была подавлена. Я мечтал только об одном — уснуть и забыть обо всем… проспать бы эти первые часы, а затем размышлять о будущем со свежей головой. Во что бы то ни стало забыться! Не ощущать в голове эти удары молоточков, которые терзали меня с момента, когда я взял в руки утреннюю газету: за что… за что… за что?..

Мысль о спасительном сне, в котором человек забывает о мучительных попытках объяснить загадки вселенной и поведение существ, населяющих ее, продолжала терзать меня, как наркомана терзает мысль о наркотике или алкоголика — о вине. Лишь бы забыться! Но мисс Грейс, будучи истой англичанкой, была непреклонна. Не обнаружив меня за столом, она передала со слугой, принесшим мне обед, что желает переговорить со мной. Минуту я колебался, все еще надеясь на возможность отложить этот разговор, хотел передать ей, что уже собрался спать. Но потом мне стало неудобно: ведь лакей, накрывавший стол в моей комнате, передаст ей, что я одет. Словом, я велел сказать мисс Грейс, что через несколько минут буду ждать ее в гостиной.