Избранное - [3]

Символом такой косной, непреодоленной стихии становится Барыба («Уездное»): «Не зря прозвали его утюгом ребята-уездники. Тяжкие железные челюсти, широченный, четырехугольный рот и узенький лоб: как есть утюг, носиком кверху. Да и весь-то Барыба какой-то широкий, громоздкий, громыхающий, весь из жестких прямых и углов. Но так одно к одному пригнано, что из нескладных кусков как будто и лад какой-то выходит: может, и дикий, может, и страшный, а все же лад».

Путь Барыбы — путь бессмысленных жестокостей и преступлений: «продался» развратной купчихе в летах Чеботарихе, обидел безответную сиротку Польку, украл деньги у своего дружка отца Евсея, а другого приятеля, портного Тимошку, не моргнув глазом, отправил по ложному свидетельству на виселицу. Но есть ли смысл обвинять в чем-либо самого Барыбу, требовать от него чего-то иного? В жизни его столько раз бивали, что, по словам того же Тимоши, у Барыбы «души-то, совести… ровно у курицы». Это не Барыба, нет, а его утроба, его разгрызающие камни железные челюсти, его дикий желудок правят им.

Видел ли Замятин «другую Россию»? Конечно. В рассказах «Три дня» и «Непутевый» (где выведен «вечный студент» Сеня, гибнущий на баррикадах) писатель показал протестующую, революционную Россию. В цикле произведений о нашем Севере (повесть «Север», рассказ «Африка» и более позднее — «Ёла») мы встретим гордых мечтателей, сильных и красивых людей — «задумавшегося» добродушного русского великана Марея и прямодушную лопскую рыжую красавицу Пельку, очарованного, ошеломленного сказкой о несуществующей стране любви и изобилия — далекой Африке гарпунщика Федора Волкова, одержимого страстью к собственному суденышку — ёле бедного рыбака и великого труженика Цыбина.

«В 1915 году я был на севере — в Кеми, в Соловках, в Сороке, — вспоминал Замятин о том, как создавалась центральная вещь этого цикла. — Я вернулся в Петербург как будто уже готовый, полный до краев, сейчас же начал писать, — и ничего не вышло: последней крупицы соли, нужной для кристаллизации, еще не было. Эта крупинка попала в раствор только года через два: в вагоне я услышал разговор о медвежьей охоте, о том, что единственное средство спастись от медведя — притвориться мертвым. Отсюда — конец повести „Север“, а затем, развертываясь от конца к началу, и вся повесть (этот путь — обратного развертывания сюжета — у меня чаще всего)»[4].

Поездке на север предшествовала амнистия 1915 года, по которой Замятину наконец разрешалось легально проживать в столице. Однако симптомы болезни, которая затем сведет его в могилу — грудной жабы, — заставили его покинуть, по рекомендации врачей, Петербург. Замятин уезжает в Николаев, где строит землечерпалки и одновременно работает над повестью о заброшенном на край света армейском гарнизоне — «На куличках». За публикацию ее номер журнала «Заветы» (№ 5 за 1914 год) был конфискован, а сам автор предан суду. Из-под пера Замятина вышла, по словам критика А. Воронского, «политическая художественная сатира», которая «делает понятным многое из того, что случилось потом, после 1914 года».

Так, на высокой гражданственной и художественной ноте завершился очень плодотворный период творчества Замятина, хронологически ограниченный предреволюционными годами.

4

Появление первых произведений Замятина и прежде всего «Уездного» было воспринято как литературное событие.

Высоко ценил «Уездное» Горький. «Прочитай „Уездное“ Замятина, — писал он Е. П. Пешковой в июле 1917 года, — получишь удовольствие»[5]. И через семь лет, оглядываясь на созданное Замятиным, Горький утверждал: «Он хочет писать как европеец, изящно, остро, со скептической усмешкой, но, пока, не написал ничего лучше „Уездного“, а этот „Городок Окуров“ — вещь, написанная по-русски, с тоскою, с криком, с подавляющим преобладанием содержания над формой»[6]. Уподобляя замятинскую повесть собственному «Городку Окурову» (1909), одному из лучших произведений в русской литературе об уездном мещанстве, Горький тем самым и давал высокую оценку «Уездному», и намечал возможную перспективу живой развивающейся традиции.

Критика одобрительным, даже восторженным хором встретила восхождение новой звезды. Заголовки статей — «Грядущая сила», «Новый талант» — уже говорили сами за себя.

«Замятин волнует читателя, заражает искренностью своих чувств, правдивостью своих переживаний. В голосе молодого художника прежде всего и громче всего слышится боль за Россию, — отмечал Раф. Григорьев. — Это основной мотив его творчества и со всех страниц немногочисленных произведений Замятина ярко и выпукло проступает недугующий лик нашей родины, — больная запутанность русской „непутевой“ души, кошмарная и гибельная беспорядочность нашего бытия и тут же рядом жажда подвига и страстное искательство правды… „Уездное“ — замечательное произведение современной литературы, и по глубине, значительности и художественным достоинствам не может найти себе соперников»[7]. «Творчество Замятина, — вторил ему обозреватель „Нового журнала для всех“, — это нечто серьезное, большое, глубокое. Жуткой правдой, художественным проникновением веет от всех его рассказов. Лучшая его вещь, именем которой и названа книга, — это повесть „Уездное“…»