Избранное - [6]

Каждый крупный писатель обязательно в чем-то — первопроходец. Яшик впервые в словацкой литературе с такой силой вскрыл сложнейший пласт моральной проблематики, который был связан с выполнением «поповской республикой» своего «союзнического» долга по отношению к фашистской Германии. Появление романа «Мертвые не поют» — одновременно с заключительной частью трилогии В. Минача «Поколение» — ознаменовало собой в Словакии качественно новый подход к теме второй мировой войны и Национального восстания. Если произведениям авторов «первой волны», черпавших сюжеты из этих ключевых событий новейшей истории, присущи были известная схематичность, склонность к иллюстративности и фактографии, то Яшика уже ни в коей мере не могла удовлетворить простая беллетризация истории. Он хотел оглянуться на недавнее прошлое, дабы лучше разобраться в настоящем, выделить те важнейшие тенденции, что определяют движение в грядущее.

Конкретный исторический материал, который в изобилии дает искусству минувшая война, предоставил возможность Яшику (точно так же, как жизнь крестьянства в лихую годину, воссозданная в «Черных и белых кругах») для выявления общих, «высших» закономерностей человеческого бытия. Главным для него было понять нравственно-философский смысл эпохи, духовный облик человека наших дней, — отсюда столь обостренное внимание к человеческой личности и многоплановость его книг.

«Крайние обстоятельства» войны или тех ситуаций, в которых оказываются герои «кисуцких» новелл, послужили Яшику своего рода моделями для решения жгучих этических проблем современности. Словно сложнейшая шахматная партия, развертывается на страницах его книг борьба между темными и светлыми силами. Причем схватка эта может происходить не только между людьми и «нелюдьми» (к числу последних принадлежат брат слепого Адама, обладатель железного голоса, отбирающий у Кландуха землю, а также Виттнер, Киршнер, Ферич и т. д.), но и в душе одного человека.

Поставленные Яшиком перед собой задачи во многом обусловили и приемы художественного анализа действительности, применяемые писателем. Для него типичен «показ моря в капле воды», но внешняя камерность яшиковских книг нисколько не вредит богатству их внутреннего содержания. Он постоянно стремится не к «глобальности» охвата исторических событий в ущерб эстетической природе искусства, а к возможно более полному раскрытию сильно индивидуализированных характеров (не исключая даже эпизодические образы, как, скажем, фельдфебель Ринг) и через них — к постижению сложной правды века. Фабульное развитие его произведений дается, как правило, отраженным планом — через восприятие и осмысление всего происходящего героями. Этим объясняется и пристрастие автора к внутреннему монологу, ставшему у него излюбленным изобразительным средством и превращающемуся зачастую в немой диалог действующих лиц с собственной совестью. Авторский комментарий у Яшика почти начисто отсутствует (он доверяет читателю, обычно лишь подводя его к необходимым выводам, но предоставляя право самому делать заключения), однако четкая авторская позиция писателя-коммуниста ощущается поистине за каждой строкой.

Прошло уже более десятилетия с тех пор, как произведения Рудольфа Яшика, включенные в настоящий том, начали проходить самую суровую проверку — временем. И они с честью выдерживают это испытание, получая все более широкое международное признание, потому что созданы подлинным художником, утверждавшим в своем творчестве идеалы самого справедливого на земле общества.

Святослав БЭЛЗА

МЕРТВЫЕ НЕ ПОЮТ Роман

Перевод В. Чешихиной

МОШЕННИКИ

Зима 1942 года была на редкость сурова. Морозы простояли до самого конца марта, но в первые дни апреля вдруг так потеплело, что на склонах холмов, а вскоре и на планицких полях появились большие прогалины; в речке за деревней с бешеной скоростью понеслась мутная вода.

Апрель проскочил незаметно, земля быстро просыхала и просохла уже настолько, что крестьяне — кто на лошадях, кто на коровах — начали пахоту. Зеленевшие склоны гор и луга резко отличались от прошлогодних пашен. Но еще ярче зеленел ивняк по берегам речки, которая с ревом несла ледяные потоки с гор.

Лукан, планицкий дорожный обходчик, рубил на дрова засохшие яблони и черешни. Весь двор был уже завален сушняком.

— Повернуться негде! Хватит тебе таскать! — сердито прикрикнула на Лукана жена, женщина чуть помоложе его, лет сорока пяти.

— Цып-цып-цып! — весело скликала она кур и полными пригоршнями сыпала им ячмень из кузовка.

Она довольна. «Хорошо горят яблони, да и черешни тоже. Вся деревня ворует дрова в общинном и казенном лесах, а Луканы — нет, и этот год воровать не будут. Когда старик уйдет на шоссе, я и сама нарублю, сколько сил хватит. Он и сегодня натаскает еще немало».

Она радовалась и еще веселее скликала кур:

— Цып-цып-цып… А ты никак квохчешь? Эй, старик! Пеструшка у нас квохчет!

— А мне-то что…

С кузовком под мышкой она бежит в дом, на ходу крикнув мужу: «Пеструшка уже третья квохчет!» — и скорее в кухню. А там садится за стол, чтобы все хорошенько обдумать с самого начала.

Луканка целиком погружается в свои мысли — иначе она не умеет.