Избранное - [110]

Как сейчас вижу его, несколько небрежно одетого в летний дорогой костюм, в очках с толстыми стеклами — этот первоклассный стрелок был сильно близорук, — его круглую, остриженную под ежик голову с оттопыренными ушами и широкий рот с полными, выдающимися под щеточкой коротеньких усиков, губами, умостившегося с чашечкой послеобеденного кофе в руке на балюстраде веранды, откуда он, возвышаясь над сидевшими в плетеных креслах вокруг кофейного стола гостями, низвергал на них поток своих суждений, призванных подразнить и раззадорить слушавших.

— Ох уж эти нытики! Дурно все кругом, нищая Россия… да откуда вы это берете? Помилуйте! Приглядитесь, что на матушке-Руси сейчас делается. — Он сделал широкий жест, словно приглашая всех осмотреться, потом ловко поставил чашечку рядом с собой на покатые перила и выставил вперед руки, как делают, чтобы считать на пальцах. — Нашего брата — фабрикантов и промышленников — все прибывает, и мы не жалуемся на дела: разворачиваемся, завоевываем азиатские рынки, тесним господ англичан. Это — раз. — Он загнул палец. — Не спят путейцы, строят железные дороги. В Донбассе сеть их — как в горнопромышленном Уэльсе, из Петербурга во Владивосток прямого сообщения международные вагоны. Загибаю второй палец. Ну и три: Россия по праву называется житницей Европы, кубанская пшеница лучшая в мире. А cuir russe — русская кожа, лен? Мы начинаем исподволь работать в Сибири — вот уж Новониколаевские заводы поставляют рельсы, вот и наш тверской мужик, переселившийся в Алтайские степи или в Уссурийский край, сделался там процветающим фермером… Это все, господа, как на ладони, не хватит пальцев все перечислить… — Знаю, знаю, вы начнете говорить — малоземелье, теснота… — хотя никто не прерывал оратора, — а разве нельзя понять, что дворянские поместья доживают век: кромсаются, дробятся, переходят в руки мужиков, лесопромышленников, огородников, мелких и крупных предпринимателей… Крестьянский банк с каждым годом расширяет операции.

Василий Ефремович был небольшого роста, ноги его не доставали до пола, он их скрестил и помахивал положенной сверху победно.

— Да что говорить! Я стал хозяином львовской родовой вотчины — Василёва, так что извольте теперь указать на грань, отделяющую благородное сословие от разночинцев: прежние ограничения сделались пережитком, само понятие «податное сословие» успело выветриться, стерлось. Наше губернское «благородное собрание» исправно присылает нам с женой приглашения на все балы и торжественные вечера… Куда ни посмотри — развиваются и богатеют промыслы, не за горами замена общинного отсталого земледелия фермерскими хозяйствами хуторян: тесный кафтан устаревших порядков трещит по всем швам. Вот только побольше бы грамоты, просвещения, и русский народ опередит своих западных соседей. Некому, по совести говоря, у нас тужить — разве одному духовенству, ему, верно, вряд ли удастся вернуть себе прежнее влияние в народе. Даже удивительно, господа, сколь непопулярным оно сделалось, правда, — не со вчерашнего дня…

— Да, да, — подхватил он снова, после паузы, — пресловутый «рабочий вопрос», но ведь и тут, после пятого года, сдвиги и перемены к лучшему: на крупных заводах учредились профессиональные союзы, кассы взаимопомощи, инспекции, и хозяевам уже нельзя с ними не считаться… Подвожу итоги своей затянувшейся филиппике против маловеров и мрачных предсказателей: Россия на подъеме, народ выбирается из темноты, становится зажиточным, и невдолге будет устранено все, что мешает прогрессу, в первую очередь рогатки ветхого строя. Нам, промышленникам, деловым людям, нужны демократия, гласность, подлинные парламентские порядки, они у нас будут, несомненно будут!

Василий Ефремович соскочил с перил и взволнованно зашагал взад и вперед по веранде.

— Не думайте, что я витаю в мечтах, не вижу у себя под ногами, — продолжал он уже без иронических ноток, серьезно и с чувством. — Разве нет под боком у богатеющих крестьян бедствующих горемык — безлошадных, бескоровных? Не кишат голью городские ночлежки, не ужасают своей отверженностью Хитровы рынки, а нужда не приводит в публичные дома толпы девушек из деревень и мещанских слобод?.. Благополучие бок о бок с отчаянием, сытость, уживающаяся с лишениями. И сколько еще этих вековых язв России — нищета, неграмотность, убожество официальной идеологии, пережитки дореформенных порядков, тупоумие административной власти. Но открылась отдушина: обо всем этом говорится и пишется открыто. Губернаторы и полицмейстеры стали опасаться ядовитых фельетонистов и разоблачений с трибуны Государственной думы. Еще десяток, много два лет, и вы, господа, будете обо всем этом знать, как о крепостных порядках в рассказах Радищева, как про зверства Салтычихи. Не знаю, как вам, а мне вот ясно видится такая обновленная, процветающая Россия, с либеральными порядками, с независимыми судами, с изжитым навсегда унижением безгласных, непросвещенных людей.

— Это все так выглядит с твоей колокольни, Вася, — заговорил после короткой паузы отец; в тоне его был упрек. — Да, слов нет, тугая мошна отворяет все двери, мостит любые дороги, хоть это и не сегодня началось. Но вспомни: давно ли министр просвещения объявлял с трибуны Государственной думы о ненужности знаний для кухаркиных детей? А помнишь зловещее «так было — так будет», прозвучавшее в устах другого министра в придавленной всероссийской тишине после Ленских расстрелов? Верно, понятие о податном сословии стерлось, но — согласись — как часто еще приходится сталкиваться с предвзятым отношением к разночинцам… И не одним нашим батюшкам приходится огорчаться, ощущая, как уходит из-под ног почва. Знаю, что и крестьянам нашим бывает невтерпеж: Европу Россия кормит — пусть, но мы-то с тобой не назовем, если по совести, подряд двух лет, когда бы обошлось без «голодающих губерний»; а как мало делается, чтобы изжить бич неурожаев, ты знаешь не хуже меня. Так что в розовые твои краски справедливо изрядно добавить темных…