Избранное - [135]

, что даже величайшая тайна, если она никогда ни в чем не выражается, просто не существует.

Незнакомка умолкла.

— Сегодня вечером мои слова полны горечи, и вот почему, — продолжала она. — Я уже перестала завидовать другим женщинам, поняв, как дурно они пользуются даром, которого я лишена, да я и сама, верно, поступала бы так же! Но вот явились вы, тот, кого я так любила бы в прежние годы!.. Я вижу вас… ваши глаза… я по глазам угадываю ваши чувства… Вы отдаете мне сердце, а я не могу его принять.

Несчастная женщина закрыла лицо руками.

— Боже мой, — прошептал Фелисьен со слезами на глазах, — я почувствую твою душу, упиваясь дыханием твоих уст! — пойми меня! Не отрекайся от жизни, ты так прекрасна!.. В тишине и молчании наша любовь станет еще более возвышенной, несказанно прекрасной; твои страдания, наша общая печаль еще усилят мою страсть… Возлюбленная моя, нареченная супруга, будем жить вместе!

Она устремила на него глаза, полные слез, нежно сжав обнимавшую ее руку.

— Вы сами поймете, что это невозможно, — вздохнула она, — Слушайте дальше, дайте мне высказать свою мысль до конца… вы больше никогда меня не услышите, а я не хочу, чтобы вы меня забыли.

Она медленно шла рядом с юношей, склонив голову ему на плечо.

— Жить вместе, говорите вы… Вы забываете, что после первых восторгов наступает тесная душевная близость, потребность откровенно де-литься мыслями. Это священные часы! И часы тяжкого разочарования для тех, кто вовремя не прислушивался к словам другого, потому, что эти слова имеют подлинный, ЕДИНСТВЕННЫЙ смысл, вложенный в них тем, кто их высказал. Они жестоко наказаны. «Иллюзии рассеялись», — говорят они, пытаясь скрыть иод пошлой усмешкой то мучительное презрение, какое испытывают к своей неудавшейся любви, и то отчаяние, с каким себе в этом признаются.

Они не хотят понять, что получили именно то, чего домогались. Не могут поверить, что любая вещь на земле всего лишь иллюзия, кроме Мысли, которая все преображает. И всякая страсть, стремящаяся лишь к чувственным наслаждениям, вскоре становится горше смерти для тех, кто ей предается. Посмотрите на лица прохожих, и вы убедитесь, что я права. А мы — что с нами будет завтра? Когда наступит этот час?! Я увижу ваш взор, но не услышу голоса, обрадуюсь вашей улыбке, но не угадаю слов! А я чувствую, что вы говорите иначе, чем другие!

Ваша наивная, открытая душа выражается в словах живых и непосредственных, не правда ли? Значит, тончайшие оттенки чувства могут проявиться лишь в звуках, в самой музыке вашего голоса. Я буду верить, что мой образ царит в вашей душе, но никогда не узнаю, каким он представляется вам в мыслях, как верно вы меня понимаете, как выражаете это в искренних словах, каждый раз новых; этот смутный, зыбкий образ, который, оставаясь неясным, с помощью ваших дивных слов стремится к Свету, чтобы расплыться и проникнуть в сокровенную глубь вашего сердца, — эту единственную реальность мне не постичь никогда! Увы! Неизъяснимо прекрасная музыка любимого голоса, прерывистый, упоительный шепот, от которого замирают и бледнеют, — всего этого мне не суждено услышать!.. Тот, кто написал на первой странице бессмертной симфонии: «Так Судьба стучится в дверь!», — слышал и знал голоса инструментов, прежде чем его постигло то же несчастье, что и меня.

Он сочинял музыку, вдохновляясь воспоминаниями. А я, как могу я вспомнить ваш голос, когда вы сказали мне впервые «Я люблю вас!»?..

Слушая ее, юноша становился все мрачнее: сейчас он испытывал подлинный ужас.

— О боже! — вскричал он. — Вы ввергаете меня в бездну отчаяния и гнева. Я стою на пороге рая, а вы велите мне самому запереть двери, ведущие к счастью. Быть может, вы искусительница, посланная свыше? Мне чудится в ваших глазах блеск злорадства, вы гордитесь, что истерзали мою душу.

— Полно, я та, что никогда тебя не забудет, — ответила она. — Разве можно забыть слова, которые я угадала, но так и не услышала?

— Увы, сударыня, вы губите понапрасну все мои юные надежды…

И все же поверь мне, если ты будешь со мной, мы победим, мы вместе отстоим будущее. Побольше мужества! Доверься нашей любви!

И тут, в темноте, незнакомка приникла к нему в неожиданном, чисто женском порыве, и губы их слились на несколько секунд. Потом она отстранилась и проговорила печальным, усталым голосом:

— Друг мой, повторяю вам, это невозможно. В минуту уныния, раздраженный моим недугом, вы будете искать случая в нем еще более удостовериться. Вы не сможете ни забыть, что я глухая… ни простить мне этого, уверяю вас! Когда-нибудь у вас неизбежно явится соблазн не говорить со мной, не произносить при мне слов. Вы будете шептать: «Я люблю вас», — одними губами, беззвучно, не нарушая тишины. Вы дойдете до того, что начнете писать мне на бумаге, а это, право же, будет мучительно для обоих. Нет, немыслимо! Я не запятнаю свою жизнь ради такой половинной Любви. Хотя я девственна, но ноту траур по несбывшейся мечте и не ищу утешения. Говорю вам, я не вправе принять в дар вашу душу в обмен на мою. Однако вы тот самый, кто был предназначен мне судьбой, к кому я привязалась бы всем существом!.. Именно поэтому я не могу отдаться вам, мой долг — уйти из вашей жизни. Мое тело — тюрьма, я молю бога освободить меня поскорее!.. Я не хочу знать вашего имени,