Избранное - [55]

— Ты что растрещался, как тараторка-сорока! Сказал я тебе, мотай! Ступай по своим делам. Погрузку мы сделали, иди вон к заведующему хозяйством, — Гаал большим пальцем левой руки ткнул назад, — доложи, что мы выезжаем. А советчиков мне не надо…

В это время в конторе у распахнутого окна, под которым стояла подвода, сидел директор предприятия товарищ Шаланки. Понимая, что в главной конторе, кроме сухих бумажных цифр, он ничего не увидит, Шаланки приехал сюда, чтоб в соответствии с новым постановлением изучить на месте возможности по снижению себестоимости. Посмотрев смету базы, среди множества прочих расходов Шаланки обратил внимание и на то, сколько средств расходуется на покупку лошадей и какие мизерные, до смешного ничтожные суммы поступают от их продажи.

— Вот как… Тут, оказывается, еще и лошадиный вопрос… лошадиный вопрос. Надо пригласить заведующего базой.

Вслед за мыслью последовало действие, и через несколько минут заведующий базой товарищ Кернер сидел за столом лицом к окну, так же, как и товарищ Шаланки.

— Скажите, товарищ Кернер, в чем тут дело? Нас обязали снизить себестоимость на всех трассах. А здесь положение следующее: на покупку лошадей денег тратится уйма, а выручка от их продажи грошовая. Чем вызвано это странное расхождение? Что можно сделать, чтобы изменить положение?

— Когда лошадь износится, отслужит свой срок, мы ее продаем на бойню. Дают за нее, как видите, мало. Покупаем мы лошадь за четыре-пять тысяч форинтов, а продаем за четыре-пять сотен. И когда выручаем эти несколько сотен, то считаем, что нам повезло. Даже машина, товарищ Шаланки, изнашивается, а живая лошадь подавно.

— Это понятно. Но почему они так быстро изнашиваются? Может быть, из-за халатности? Может быть, из-за нерациональной растраты сил животного? Из-за расточительного отношения к народному достоянию? Вот послушайте…

В этот момент под окном раздался надсадный крик, ругань погоняющего лошадей Гаала, а затем дискуссия двух человек, и оба руководителя выглянули в окно.

— Тс-с, слушайте и молчите, — предупредил Кернера Шаланки, так как Кернер собрался уж крикнуть, чтоб привели вспомогательную упряжку и не теряли времени даром. (Того, чтоб не истязали, не мучили лошадей, ему пока в голову не пришло.)

И два руководителя, обратившись в слух, но не выдавая своего присутствия, прослушали от начала до конца уже известный нам диалог.

— Вот, товарищ Кернер, и ответ на вопрос. Лошадей наших попросту забивают, и вместо забитых приходится покупать других. Но дело не только в этом, истязание животных вообще недопустимо.

Шаланки вспомнилась история одной лошади, прочитанная им у Льва Толстого. То была прекрасная, правдивая, незабываемая история. Лошадь не машина, она существо живое, причем необычайно чувствительное. Даже машина не выдержит жестокого обращения, перенапряжения ее возможностей при езде. Но машины сходят с конвейера одна за другой, лошадь же рождается в год однажды, и носят ее одиннадцать месяцев.

Крики и брань под окном продолжались.

— Лаци! Э-эй! Черт бы побрал твоего гада хозяина! Бадар! Бада-ар! Бада-а-ар… остановись, зараза, чтоб ты сдох, не дожить бы тебе до вечера!

Затем послышались короткие свистящие звуки — это кнут загулял по спинам коней, — потом лязганье валька, дребезжанье цепи, скрежет оси, скрип подводы, металлический стук лежавшей на подводе проволоки, но подвода не двигалась.

— Эх, черт его подери, — вздохнул щуплый крестьянин, пытавшийся подтолкнуть подводу сзади, — человеческой силой тут не управишься… Вон сработали же у них мозги, чтоб из бетона, асфальта для себя тротуары построить, а на то, чтоб двор загаженный вымостить, ума не хватает…

Шаланки, бывший прежде электромонтером (был бы он каменщиком, может, и не обратил бы на это внимания, для каменщика истязание лошадей сцена очень привычная), почувствовал укор совести и взглянул на Кернера.

— Слышите, товарищ Кернер, критику снизу? Да ведь правы они, и как еще правы! Двор ужасный. Пойдемте, посмотрим, что делается внизу.

Шаланки снова выглянул в окно. Там опять пошли крики и избиение, но теперь Гаал истязал лошадей, стоя уже на земле.

— Посмотрите, товарищ Кернер, — сказал Шаланки, задержавшись, — как старается светло-гнедой. Как он вытянулся всем телом, как напрягся… да он надорвется… ах, бедное животное… как его избивает возчик, да это же зверство! — кипя от негодования, говорил Шаланки. — Смотрите! Это у вас обычная практика?

Кернер смутился. Он никак не предвидел, что директор свалится ему на голову в такое неподходящее время, когда из-под окна конторы повезут эту проклятую проволоку.

— Нет, нет, — хрипло выдавил из себя Кернер, — это явление необычное. Застряли… (Неужто он признается в том, что такое у них изо дня в день? Надо убедить, уверить Шаланки, что все это чистая случайность.)

Но Шаланки больше не слушал. Высунувшись из окна, он крикнул Гаалу:

— Эй, товарищ, перестаньте истязать лошадей! Мы сейчас выйдем!

Остервенелый, поглощенный избиением человек ничего вокруг не видит, не слышит, и Гаал вздрогнул от неожиданности.

— Ух, черт, — пробормотал он испуганно, — вот нечистая принесла. Сверху же смотрят…