Избранное в двух томах. Том I - [238]

Прокурор, посягнувший на способ обогащения, был немедленно снят и переведен к нам, в захолустье. Прокурор следил за выполнением закона, быстро отвечал на письма, вдохновленный ненавистью к начальству, разгоряченный борьбой с начальством.

Я написал второе заявление: «Мне было отказано в увольнении. Теперь, посылая вам справку прокурора…»

Через две недели я получил отказ. Без всякой мотивировки – как будто мне нужен был заграничный паспорт, когда не объясняют причин отказа.

Я написал областному прокурору, прокурору Магаданской области, и получил ответ, что я имею право на увольнение и выезд. Борьба высших сил перешла в какую-то новую стадию. Каждый поворот руля оставлял следы в виде многочисленных приказов, разъяснений, разрешений. Нащупывалось какое-то соответствие, мои заявления попадали, как говорят блатные, «в цвет». В цвет времени?

Через две недели я получил отказ. Без всякой мотивировки. И хоть я писал многократно слезные письма моему начальнику – начальнику санотдела управления фельдшеру Цапко – никаких ответов от Цапко я не получал.

Триста километров было от моего участка до управления, до ближайшего врачебного участка.

Я понял, что нужна личная встреча. И Цапко приехал вместе с новым начальником лагерей, обещал мне многое, все обещал – даже увольнение.

– Подберу, как приедем назад. Да оставайся еще на зиму. Весной уедешь.

– Нет. Если даже меня не уволят совсем, из вашего управления я обязательно уйду.

Мы расстались. Август переходил в сентябрь. Кончился обратный ход рыбы из ручьев. Но я не интересовался ни вершами, ни взрывами, после которых всплывала рыба и белые брюха горбуши и кеты качались на горных волнах, заносились в речные затоны и гнили, тухли.

Должен был прийти случай. И случай пришел. Наш район посетил сам начальник дорожного управления инженер-полковник Кондаков. Ночевал он в избе начальника района. Торопясь, боясь, что Кондаков заснет, я постучал в дверь.

– Войдите.

Кондаков сидел за столом, расстегнув китель и растирая натертый воротником красный след, опоясывающий круглую белую шею.

– Фельдшер района. Разрешите обратиться по личному делу.

– В дороге я ни с кем не разговариваю.

– Я это предвидел, – холодно и спокойно сказал я. – Я написал вам письмо-заявление. Вот конверт – там все сказано. Не откажите прочесть в то время, когда найдете нужным.

Кондакову стало неловко, и он перестал возиться с воротом гимнастерки. Как-никак Кондаков был инженером, человеком с высшим, пусть техническим образованием.

– Садитесь. Расскажите, в чем дело.

Я сел и рассказал.

– Если все так, как вы говорите, я обещаю вам уволить вас, как только вернусь в управление. Дней через десять.

И Кондаков записал в крошечную книжечку мою фамилию.

Через десять дней мне позвонили из управления – друзья позвонили, если у меня были там друзья. Или просто любопытные, зрители, а не актеры, которые спокойно много часов подряд, много лет следят, как рыба вырывается из дырявой верши, как лиса отгрызает лапу, чтобы уйти из капкана. Следят, не делая попытки ослабить капкан и выпустить лису. Просто – следят за борьбой зверя и человека.

Телефонограмма – из района в управление за мой собственный счет. Разрешение на такую телеграмму я вымолил у начальника района… Никакого ответа.

Колымская зима наступила. Лед затянул ручьи, и только кое-где на быстринах текла, бежала, жила вода, дымящаяся, как паровозный пар.

Нужно было спешить, спешить.

– Я отправляю тяжелобольного в управление, – доложил я начальнику. У больного был разыгравшийся язвенный стоматит на почве недоедания, авитаминоза, язвенный стоматит, который так легко смешать с дифтерией. На такие отправки мы имели право; более того – обязаны были отправлять. По приказу, по закону, по совести.

– А кто будет сопровождать?

– Я.

– Сам?

– Да. На неделю закроем медпункт.

Такие случаи бывали и раньше, и начальник об этом знал.

– Я опись составлю. Во избежание кражи. И шкаф под пломбу уполномоченного.

– Вот это правильно. – Начальник успокоился.

Мы выехали на попутных, замерзали, отогреваясь через каждые тридцать километров – и на третьи сутки, еще засветло, добрались до управления в желто-белой дневной колымской мгле.

Первый человек, которого я увидел – был фельдшер Цапко, начальник санотдела.

– Привез тяжелобольного, – доложил я, но Цапко смотрел не на больного, а на чемоданы – у меня были даже чемоданы – фанерные, самодельные, где были книги, дешевый мой костюм бумажный, белье, подушка, одеяло… Цапко все понял.

– Без начальника разрешения на отъезд не даю.

Пошли к начальнику. Это был маленький начальник, по сравнению с инженер-полковником Кондаковым. По нетвердости его тона, неуверенности ответов я понял, что пришли какие-то новые приказы, новые «разъяснения»…

– Не хочешь остаться еще на зиму? – Был конец октября. Зима была уже в разгаре.

– Нет.

– Ну что ж. Раз не хочет, не держите…

– Слушаюсь, товарищ начальник!

Цапко вытянулся перед начальником лагеря, щелкнул каблуками, и мы вышли в грязный коридор.

– Ну так вот, – с удовольствием сказал Цапко. – Ты добился всего, чего хотел. Мы тебя увольняем на все четыре стороны. На материк поедешь. На твое место назначен фельдшер Новиков. Он, как и я, с фронта, с войны. Поедете с ним назад к тебе – там все сдашь по всей форме, и тогда приезжай за расчетом.