Избранное - [32]
— Вы восхитительно его обставили, — отозвался он, чувствуя, что слова его банальны, но желая преступить светские условности и сказать что-то простое и остроумное.
— О, это жалкий маленький домишко. Мои родственники даже слышать о нем не хотят. Но он по крайней мере не такой унылый, как дом ван дер Лайденов.
Эти слова поразили его словно электрическим током, ибо мало нашлось бы мятежных умов, которые посмели бы назвать унылым величественный особняк ван дер Лайденов. Люди, удостоившиеся чести быть в нем принятыми, дрожали от холода и называли его «прекрасным», но Арчер неожиданно для себя обрадовался, что она облекла в слова эту всеобщую дрожь.
— То, что вы тут сделали, просто очаровательно, — повторил он.
— Мне нравится этот домик, — призналась она, — но я думаю, мне просто нравится, что он здесь, в моей родной стране, в моем родном городе, и что я в нем одна.
Она говорила так тихо, что он с трудом расслышал ее последние слова, но, несмотря на смущение, тотчас их подхватил:
— Вам так нравится быть одной?
— Да, тем более что мои друзья не позволяют мне чувствовать одиночество. — Она села возле камина, проговорила — Настасия сейчас подаст нам чаю, — жестом показала ему, чтобы он вернулся в свое кресло, и добавила: — Я вижу, вы уже нашли себе уютный уголок.
Откинувшись назад, она сложила руки за головой и из-под полуопущенных век стала смотреть в огонь.
— Это час, который я люблю больше всего. А вы? Чувство уязвленного самолюбия заставило его ответить:
— Я уже начал бояться, что вы этот час забыли. Бофорт, очевидно, совершенно завладел вашим вниманием.
Это замечание ее позабавило.
— Как! Разве вы так долго ждали? Мистер Бофорт возил меня посмотреть несколько домов — ведь мне, наверное, не позволят оставаться в этом. — Казалось, она тут же забыла и о Бофорте, и о нем, Арчере, и продолжала — Я еще ни разу не бывала в городе, где все считают невозможным жить в des quartiers excentriques.[76] He все ли равно, где кто живет? Мне сказали, что это вполне приличная улица.
— Она не модная.
— Не модная? Неужели вы все придаете такое значение моде? Почему бы не установить свою собственную моду? Но, вероятно, я жила слишком независимо; теперь я хочу поступать как вы все — хочу чувствовать, что обо мне заботятся и что я в безопасности.
Он был тронут, как и накануне вечером, когда она говорила, что нуждается в руководстве.
— Да, именно этого хотят все ваши друзья. Нью-Йорк — страшно безопасное место, — не без сарказма добавил он.
— Серьезно? Это чувствуется сразу, — воскликнула она, не замечая насмешки. — Быть здесь — все равно как… как в детстве, когда тебя отпустили в гости, потому что ты была примерной девочкой и сделала все уроки.
Аналогия была выбрана из лучших побуждений, но не особенно ему понравилась. Он не прочь был непочтительно отозваться о Нью-Йорке, но не любил, чтобы другие говорили о нем в таком же тоне. Неужели она еще не поняла, какая это мощная машина и как эта машина едва ее не раздавила. Званый обед у Лавел Минготтов, сшитый in extremis[77] из всевозможных общественных лоскутков, должен был наглядно показать ей, что она находилась на волосок от гибели, но одно из двух — либо она вообще не сознавала, что ходит по краю пропасти, либо в упоении победы на вечере у ван дер Лайденов забыла об опасности. Арчер склонялся к первой версии, ему казалось, что она все еще воспринимает Нью-Йорк как некое единое целое, и это предположение его раздосадовало.
— Вчера вечером Нью-Йорк был у ваших ног, — сказал он. — Ван дер Лайдены никогда но останавливаются на полпути.
— Да, правда. Как они добры! Это был такой приятный вечер! Все так их почитают.
Слова эти совершенно не шли к делу, так можно было говорить о чаепитии у славных старушек, барышень Лэннинг.
— Ван дер Лайдены, — произнес Арчер, чувствуя, что слова его звучат напыщенно, — ван дер Лайдены — самое влиятельное семейство в нью-йоркском обществе. К сожалению, они из-за слабого здоровья миссис ван дер Лайден принимают очень редко.
Она разомкнула руки, на которых покоилась ее голова, и задумчиво на него посмотрела.
— Быть может, именно в этом и есть причина? — Причина чего?
— Их большого влияния. Быть может, причина его именно в том, что они превратили себя в такую редкость?
Он слегка покраснел, пристально взглянул на нее — и вдруг понял всю глубину ее замечания. Одним махом она проткнула ван дер Лайденов, и они лопнули. Он засмеялся и принес их в жертву.
Настасия принесла чай в японских чашечках без ручек и маленькие тарелочки с крышечками и поставила поднос на низкий столик.
— Но вы мне все объясните, расскажете мне все, что я должна знать, — продолжала госпожа Оленская, наклоняясь, чтобы подать ему чашку.
— Это вы мне все объясняете, вы открываете мне глаза на вещи, на которые я смотрел так долго, что перестал их видеть.
Она сняла с одного из своих браслетов маленький золотой портсигар, протянула сначала ему, потом взяла папиросу себе. На камине лежали длинные лучины для раскуривания папирос.
— О, тогда мы можем помогать друг другу. Но я нуждаюсь в помощи гораздо больше. Вы должны объяснять мне, что я должна делать.
Графиня Эллен Оленская погружена в свой мир, который сродни музыке или стихам. Каждый при одном лишь взгляде на нее начинает мечтать о неизведанном. Но для Нью-Йорка конца XIX века и его консервативного высшего света ее поведение скандально. Кузина графини, Мэй, напротив — воплощение истинной леди. Ее нетерпеливый жених, Ньюланд Арчер, неожиданно полюбил прекрасную Эллен накануне своей свадьбы. Эти люди, казалось, были созданы друг для друга, но ради любви юной Мэй к Ньюланду великодушная Оленская жертвует своим счастьем.
Впервые на русском — один из главных романов классика американской литературы, автора такого признанного шедевра, как «Эпоха невинности», удостоенного Пулицеровской премии и экранизированного Мартином Скорсезе. Именно благодаря «Дому веселья» Эдит Уортон заслужила титул «Льва Толстого в юбке».«Сердце мудрых — в доме плача, а сердце глупых — в доме веселья», — предупреждал библейский Екклесиаст. Вот и для юной красавицы Лили Барт Нью-Йорк рубежа веков символизирует не столько золотой век, сколько золотую клетку.
Впервые на русском — увлекательный, будто сотканный из интриг, подозрений, вины и страсти роман классика американской литературы, автора такого признанного шедевра, как «Эпоха невинности», удостоенного Пулицеровской премии и экранизированного Мартином Скорсезе.Сюзи Бранч и Ник Лэнсинг будто созданы друг для друга. Умные, красивые, с массой богатых и влиятельных друзей — но без гроша в кармане. И вот у Сюзи рождается смелый план: «Почему бы им не пожениться; принадлежать друг другу открыто и честно хотя бы короткое время и с ясным пониманием того, что, как только любому из них представится случай сделать лучшую партию, он или она будут немедленно освобождены от обязательств?» А тем временем провести в беззаботном достатке медовый не месяц, но год (именно на столько, по расчетам Сюзи, хватит полученных ими на свадьбу подарков), переезжая с виллы на озере Комо в венецианское палаццо и так далее, ведь многочисленные друзья только рады их приютить.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В романе «Век наивности», написанном в 1920 г. Эдит Уортон рисует сатирическую картину нью-йоркского высшего общества 70-х годов прошлого века.Вступительная статья А. Зверева. Примечания М. Беккер и А. Долинина.
«В Верхней Швабии еще до сего дня стоят стены замка Гогенцоллернов, который некогда был самым величественным в стране. Он поднимается на круглой крутой горе, и с его отвесной высоты широко и далеко видна страна. Но так же далеко и даже еще много дальше, чем можно видеть отовсюду в стране этот замок, сделался страшен смелый род Цоллернов, и имена их знали и чтили во всех немецких землях. Много веков тому назад, когда, я думаю, порох еще не был изобретен, на этой твердыне жил один Цоллерн, который по своей натуре был очень странным человеком…».
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.