Избранное. Том 2 - [160]

— Теперь на коней? Так, Ахтам?.. — спросил все тот же бородач.

Вместо ответа Ахтам опустился на колени и начал читать молитву. Он молился тихо, почти неслышно, губы его едва шевелились, произнося слова, предназначенные лишь для любимой. И многое, на что не решался Ахтам раньше, сказал он ей теперь…

Но сухи были его глаза, и никто, заглянувший в них, не догадался бы, что творится сейчас в его сердце…

Последним усилием прорвали Ахтам и его товарищи вражеские тиски, но, узнав, что Маимхан попала в плен, снова ринулись в битву. Однако ночь уже окутала землю, и нельзя было различить, где чужие, где свои. Казалось, враги стреляют со всех сторон, один за другим падали джигиты, не миновала пуля и Ахтама. Пришлось отступить. С остатками повстанцев Ахтам двинулся к Актопе, но солдаты уже перерезали дорогу. Вскоре выяснилось, что гарнизон крепости во главе с Семятом перебит, а за теми, кому довелось бежать, маньчжуры охотятся по всей округе.

Уцелевших в сражении джигитов Ахтам повел в давнее пристанище лесных смельчаков — ущелье Гёрсай, но длиннобородый, выполняя приказ о полной ликвидации «воровских шаек», преследовал его по пятам. Наконец с Ахтамом осталось всего шестеро самых верных друзей.

Что ожидало их впереди?…

Вчера тело Маимхан было предано земле. Сородичи похоронили ее возле холма Дадамту. Голову девушки, отрубленную палачом, маньчжурские власти приказали вывесить над крепостными воротами Кульджи под охраной специально приставленных часовых. Но народ не допустил надругательства: у Ахтама и его товарищей нашлось немало помощников. Заколов четырех стражников, джигиты доставили голову Маимхан к ее могиле и похоронили вместе с телом…

— Пора, брат, — Умарджан положил руку Ахтаму на плечо. Ахтам с таким усилием поднялся на ноги, словно его давила к земле страшная ноша.

— Куда мы?.. — спросил бородатый джигит, когда седлали лошадей.

— На запад!.. — отвечал Умарджан вместо Ахтама.

Джигиты тронулись. Через несколько мгновений могильный бугорок и одинокое деревцо утонули в пурге.

Ахтам ехал, ослабив поводья и давая волю коню и своим мрачным думам. «Куда вы держите путь, куда, дети мои? — слышалось ему. — Куда идете, покидая свой край, свою землю?..» Знакомый старческий голос повторял эти слова, и так явственно, что Ахтам встряхнулся и разжал залепленные снегом ресницы. Нет, это сон или легкая дремота, которая незаметно подкралась к нему…

«Остановитесь, джигиты!.. Эй, остановитесь!.. Нехорошо отрекаться от родины! Разве найдете вы счастье от нее вдали? Разве не здесь пролита ваша кровь?»

Чей это голос? Муллы Аскара?.. Или старого Колдаша?.. Или то голос далеких предков, воскресший в его сердце?.. Ахтам с яростью хлестнул коня плетью и поскакал прямо в снежную круговерть. И по мере удаления от Кульджи голос этот слабел, звучал все тише, все глуше, и вместе с ним словно обрывалось что-то в душе Ахтама, и все безнадежней охватывала его тоска своими тугими змеиными кольцами.

— Ты устал, Ахтам?.. — тихо спросил друга Умарджан. Похоже, он загрустил от тех же мыслей.

Впервые попытался нарушить молчание Умарджан после того, как они двинулись в путь, но Ахтам ему не ответил. Может быть, погруженный в собственные раздумья, он просто не расслышал вопроса…

Когда путники, поднимаясь по горной тропе, достигли середины склона, пала лошадь бородатого, который двигался впереди, прокладывая в сугробах дорогу. Простились с конем, не вынесшим тяжелой дороги, и продолжали пробиваться к перевалу.

Так прошла ночь, а утром — они встретили его уже на вершине — прекратилась метель, небо расчистилось и солнце засверкало так ослепительно, что вся Илийская долина, обновленная снежным покровом, наполнилась блеском, заиграла, заискрилась, как сказочная красавица в драгоценном уборе. На юге высился гордый среброглавый старик — Тянь-Шань, с востока сияли пурпуром зари вершины Арвала, и северный великан — гряда могучих Алайских гор — широко распахивала свои объятия, будто вопрошая: «Не ты ли играл в детстве на моих шелковых лугах? Не ты ли пил из моих родников животворную воду?..» И река Или, которая несла в своих струях первые льдинки, — река Или, потемневшая, почти черная среди оснеженных берегов, казалось, говорила каждому из джигитов: «Слушай меня… Я кровеносная жила долины, где ты родился, где умерли твой отец, и дед, и прадед… Не я ли храню для тебя их радости и печали, их горькое горе, их светлые надежды? Не я ли смываю следы крови, которую проливал в битвах твой народ? И не я ли вынянчивала тебя на своей груди?.. Куда же ты уходишь, кому отдаешь меня?..»

Семеро джигитов стояли на вершине Янбулака. Глубоко внизу крутыми завитками поднимались дымки… То была Кульджа — сердце Или…

Ахтам, не беги от поражения, борись, только в борьбе добывают победу! Будь вместе со своим народом, верь ему… Пускай не окажется бесполезно пролитой кровь твоих погибших друзей… Отомсти! Не покидай родной край, священный край, где окропила землю чистая кровь Маимхан!..

После долгих дней скитаний, утратив прежнюю веру, растерянный, оглушенный всем, что произошло, Ахтам впервые очнулся, впервые почувствовал — нет, еще не все потеряно, нет, не все!..