Избранное. Том 1. Сон в начале тумана - [194]

И все-таки здесь тихо.

Пастухи встретили приезжих радушно, но с какой-то виноватостью, будто в стойбище случилось что-то постыдное, о чем оленеводы не хотели рассказывать гостям.

Гости поместились в яранге Ыттувьйи, который занимал теперь место Ильмоча, но уже в звании председателя Туземного Совета.

Он и посетовал за вечерней едой:

— Не знаем, как жить дальше… Чую — какие-то перемены в жизни должны быть, а какие — не знаю, — сокрушенно развел руками Ыттувьйи.

— Разве плоха жизнь, которой вы живете? — спросил Джон.

— Может быть, она и хороша, — задумчиво ответил Ыттувьйи. — Все так же идет, как раньше: солнце всходит на положенном месте, и закат никуда не переместился. Озера и реки замерзают в свое время и тают, когда солнце начинает жечь голую шею. Олень рождается на первых проталинах с четырьмя ногами и с двумя глазами… Все идет правильно и как надо…

Ыттувьйи замолчал, посмотрел на гостей, словно ждал от них отклика, но никто ничего не сказал, и все ждали продолжения его речи.

— Раньше я знал, что должно быть в жизни, — продолжал Ыттувьйи, — мне казалось, что я все понимаю. А если что было непонятно, о том заботился шаман или же сам Ильмоч. Главная же моя забота была — сохранить оленей, умножить стадо, потому что я чувствовал, когда олень болел, когда он голодал в плохие зимы, стирая копыта о ледяную корку… Я знал свой день, свою жизнь… А теперь не знаю… Есть у нас Совет, разговоры о будущем, а что делать Совету — не знаем, какое нас ждет будущее, не ведаем… Вот почему мы тогда зимой столько оленей без разбору забили? Не потому, что перестали быть оленными людьми, перестали понимать, какой олень нужен для еды, какой на племя. Просто мы вдруг почуяли себя хозяевами, словно сорвались с цепи, и никто нам ничего не скажет, никто не упрекнет, если даже важенку забьем… Кто-то из нас даже сказал, не худо бы и священных оленей заколоть, но от этого повеяло морозом, и все сделали вид, что не слышали кощунственных слов. А потом я думал: а почему бы и нет? Говорят, что боги больше не существуют даже у русских, так отчего же они должны у нас оставаться? Вот Орво нас потом немного отрезвил, но так и не сказал, как нам жить дальше. Эти мысли не дают нам покоя, громко спрашивают нас самих, а мы сами себе не можем ответить, а уж другим и подавно. Вроде бы спокойно у нас в стойбище снаружи, а внутри очень беспокойно, иные даже стали худеть от мыслей. Кто-нибудь нам скажет о будущей жизни?

Джон посмотрел на Антона. Тот внимательно слушал оленевода, и на лице у него отражались его мысли, может быть, будущие ответы… Но, к удивлению Джона, который ожидал, что Антон тут же снова распишет картину будущей счастливой жизни, учитель начал иначе, медленно подбирая слова:

— Никто вот так прямо не скажет, что тебе делать сегодня и завтра. Это было бы очень легко — если бы все было наперед написано: что нужно делать в этот день революции, а что на следующий. Главное — мы должны построить новое, справедливое общество, где нет места разделению людей на белых и цветных, на богатых и бедных. Люди, которые взялись за переустройство общества, никогда раньше не занимались этим. Нам некого спрашивать, нам не у кого учиться, кроме как у самих себя, потому что делаем то, чего никогда в жизни человека не было… Я понимаю твои заботы, Ыттувьйи. Совет для того и Совет, чтобы сообща думать о том, что нужно делать для улучшения жизни всех людей, всех, кто работает.

— Мы собираемся, — сообщил Ыттувьйи, — да все никак не договоримся, с чего начать. А потом женщины очень мешают нам: как идем на Совет, так они за нами — равноправие. А с женщинами серьезных дел не решить, — убежденно закончил мысль Ыттувьйи.

— На первых порах можете обходиться без женщин, — посоветовал Антон.

Это удивило Джона и остальных его спутников: должно быть, натерпелся равноправия от Тынарахтыны учитель, если сказал такое…

— В серьезных делах, — поправился Антон. — А когда речь идет о жилище, о запасах — тут женский совет нужен. А у меня к вам есть дело, давайте договоримся — мы вас будем снабжать тюленьим жиром, лахтачьей кожей, ремнями для арканов, моржовым мясом, а вы нас — оленьим мясом и оленьими шкурами.

— А чего тут договариваться? — удивился Ыттувьйи. — Сроду так было: у каждого приморского жителя в нашем стойбище был свой друг, который и снабжал его.

— С этими «дружескими» отношениями многие приморские жители остались без оленьих шкур и оленьего мяса и не все кочующие люди получали хорошую кожу на обувь, ремни… Пусть дружит Совет с Советом, — сказал Антон. — Это будет новая, революционная дружба, от которой выиграет каждый.

— И правда будет хорошо! — обрадованно воскликнул Ыттувьйи.

— Скоро мы пошлем к вам председателя нашего Энмынского Совета Орво, и он скажет, сколько и каких шкур нам нужно в этом году, сколько сухожилий для ниток, мяса на зимние трудные месяцы, а вы в свою очередь скажете, сколько кожи на подошвы вам нужно, какие ремни, сколько тюленьего жиру. Так и будем меняться.

— Мы с Орво всегда договоримся, — обрадованно сказал Ыттувьйи. — Это будет настоящая работа для Совета. А то сделали Совет, а чем заняться — не знаем.