Избранное - [90]

— Как это?

— Ну, скотница эта… Кому не лень, все у ней перебывали. А ему, мол, стыдно. — Парень, видимо, повторял услышанное от других.

Вернулась экономка и сказала, что доктор сейчас не может, а после обеда непременно приедет.

— А сколько это стоит? Я заплачу и в аптеке, если чего надо… — Молочник покраснел от радости, не зная, куда деть шапку, он то надевал, то стаскивал ее и в смятении, размахивая полами сермяги, лез куда-то под мышку за кошельком с деньгами.

— Ты мне, что ли, собрался платить?! — окликнула его экономка. — Пану доктору, потом, вот дурачок! — Экономка, на правах старого знакомства, назвала его, как принято называть простаков.

— Ну да, конечно. Вы уж позаботьтесь, чтоб он не забыл! — Молочник даже обрадовался этому доверительному обращению, обеими руками натянул шапку на уши и, громко пожелав «доброго здоровья», даже забыл пройти на цыпочках по каменному полу прихожей…

II

Замок «Заводье» с новой красной трубой расположен в двадцати минутах ходьбы от города. Хозяином там стал какой-то еврей, не знаю, арендатор или уже владелец.

Это было старое, обшарпанное дворянское поместье, двухэтажный дом с причудливой двойной деревянной кровлей и овальными окошками наверху. Прочное строение с множеством сводов.

Шоссе, проходящее мимо замка, сворачивает к парадному входу, представляющему собой ворота с колоннами, защищенными крышей, под которой до сих пор можно разглядеть потрескавшийся герб. Там, на этой вымощенной площадке, в давние времена, когда еще крестьянин работал задаром, разряженные кучеры поджидали своих господ…

Во двор, где хозяйственные постройки, ведет дорога ниже замка, а повыше от шоссе отходит еще одна, со стороны поля.

Мы с моим приятелем-врачом не решились идти в имение по нижней дороге — весь двор казался нам одной разваленной кучей соломы и навоза, поэтому мы обогнули замок и сошли к имению сверху, надеясь, что там подход удобнее. Был конец февраля. Снег, грязь, погода жуткая, и уже смеркалось. Солнца не было, небо затянуто тучами. Когда мы спускались по холму от замка к полуразломанным воротам, нас окликнули женщины, которые выбирали свеклу из бурта, и спросили, нет ли у нас ножа, и еще кричали какие-то неприличные двусмысленности и хохотали, видимо, от того, что мы не отвечали им в тон. Между тем мы добрались, наконец, до двора. Красную трубу винокурни, как и замок, мы видели еще с дороги, теперь она открылась вся, и на нас пахнул запах жуткой гнили… Барда.

Мы остановились перед сорванными с петель воротами, и я увидел под длиннющей крышей низкие, тянувшиеся вдоль двора хозяйственные строения: конюшни, сараи и, как я сразу догадался, каморки для слуг. В середине двора — огромная куча навоза, везде, по всему двору разбросана солома. Собаки не было, куры и гуси уже спали, было тихо, только откуда-то из конюшни доносились окрики работников и топот лошадей. Перед верандой, с обеих сторон которой сбегала каменная лестница с двумя колоннами, держащими выступающую крышу, стояла высокая рассоха с журавлем, возле колодца лежала длинная водопойная колода. Это все я только пробежал глазами. Для того чтобы вступить во двор, потребовалось немало решительности. Мы то и дело останавливались на одной ноге, держа другую на весу в поисках места, куда можно было бы встать. Кругом лужи, грязь; не найти даже камня или кирпича, чтобы пройти по ним, не утонув по щиколотку в грязи и не оставив в ней галоши. Во дворе показались передвигающиеся на ногах три снопа соломы.

— Где тут ваша больная? — крикнул им врач издали, держась за конюшенную стену, куда он еле добрался, покачиваясь на камнях, как циркач на канате, и теперь, перешагнув через водосточную колоду, он наконец твердо стоял на ногах.

— Там вон, третьи двери, — ответил человек из-под снопа, но при этом остановились все трое и отклонили назад свои вязанки, которые держали на голове, чтобы лучше нас рассмотреть.

— А кто ей доктора-то позвал? — тихо спросил один.

— Мишо небось, кому ж еще. Опять его отец изругает! — откликнулся второй.

— И чего он к нему привязался, — продолжали разговор мужики, входя в конюшню.

Приятель поспешил к третьей двери, я быстро шагнул за ним и прикрыл ее за собой, на нас пахнуло теплом человеческого жилья. Где-то далеко впереди сквозь щель пробивался свет. Я потел туда. Каморка — длиной метров восемь и не больше двух шириной. Довольно большое окно, состоящее из четырех квадратов, один верхний был чем-то заклеен, а оба нижних почти целиком заложены тряпками и мхом. Окно забрано старинной густой решеткой. Когда-то здесь наверняка была кладовая: возле крючка с цепочкой, на дверных косяках и на самих дверях остались петли от засова.

Доктор, привыкший к таким и еще худшим каморкам, смело подошел к окну, я — следом за ним. Духота и смрад стояли тут, как на пожарище.

— Вы больная?

Не успела женщина ответить, как доктор выхватил что-то у нее из руки и бросил на пол, мне к ногам. Я наклонился и поднял курительную трубку. Она не разбилась, и я, не зная куда ее деть, положил на подоконник. Глаза мои привыкли к темноте и различали кровать больной. На сбитом из досок топчане на грубых ножках, застеленном соломой и прикрытом рядниной, полусидела простоволосая женщина, натянув на себя жиденькую перину в темно-синем набивном чехле. Лишившись трубки, она протянула к врачу молитвенно сложенные руки, глядя на него просяще и испуганно — «смилуйтесь», молю.