Избранное - [54]

* * *

Мать нашла себе за три золотых каморку, перенесли они туда с невесткой старый сундук, постель, и стала на старости лет (ей было уже за шестьдесят) жить одна.

А так как теперь всюду есть банки, попросила хозяина поручиться за нее и взяла в банке ссуду. Разделалась с мелкими долгами, пекла хлеб, продавала, кормилась, зарабатывала где придется, горе мыкала. Зато теперь уж если что могла приберечь, то не пьяный сын отбирал, а внучатам отдавала. Радовалась, что «отдохнет» от сына-злодея, к тому же реже видела его, воображала, что он не такой уж плохой.

Была всем довольна и просила у бога лишь здоровья.

Когда мать отделилась, невестка с детьми частенько наведывалась, звала мать назад, а старая Пуосткова угощала их, еще и с собой давала. Ведь «отец, хоть и не заработали — пропили», говорили теперь вслед за матерью и дети.

* * *

В последние годы жизнь изменилась. Помнится, прежде, лет двадцать назад, косарь получал пятьдесят — шестьдесят крейцеров, гребщица — шестнадцать — двадцать, словом, за работу платили мало. Теперь стали платить хоть чуть-чуть побольше.

В позапрошлом году соблазнилась этим и наша Пуосткова. На хлебе она немного зарабатывала. А тут как раз людей нанимали на свеклу в имение в южной Словакии. Нанялась и старая Пуосткова. Мол, работа не тяжелая, слава богу, обещали платить сорок крейцеров, и харчи и крыша над головой. Не могла и сосчитать, сколько до осени заработает.

Заработала!

Чтобы сохраннее были, отдала, как и другие простодушные женщины, деньги хозяину, который обманул. Деньги их какие пропил, какие на адвокатов извел, чтобы вернуть какое-то несправедливо описанное имение. Взять с него было нечего, еле домой добрались.

Пуосткова оплакала свои крейцеры, но что было делать? «Хозяин обещал, что, когда заработает, отдаст», — утешала она себя, духом не упала, стала опять хлебы печь и свой шестак в банк принесла.

Тогда же зимой, поднимаясь на чердак с бельем, удала с лестницы и сломала руку.

Лечили ее женщины.

Но в каморке было холодно, есть было нечего, словом, смерть пришла.

Нашелся-таки добрый человек и сообщил об этом общинному управляющему. Староста с доктором велели забрать ее и перевезти в «шпиталь», вернее, в барак, построенный близ кладбища на случай холеры. Ухаживала за ней жена могильщика.

Сын, прослышав об этом, напился, и так ему стало жаль мать, что он выпросил у своего хозяина телегу и приехал за ней.

Ей при этом сильно разбередили руку, но сын чуть не силой забрал ее домой. Плакал и каялся, говорил, что не забыл, что она его мать, что родителей почитать надо, что все бы отдал, да в доме ничего нет, но теплый угол найдется.

Мать благодарила и гладила пьяного сына по голове, отчего он вконец расстроился и отругал ее, что ушла из дому — «вот как вам это отливается».

Как-никак он сын ей, а не щенок приблудный, уж он о ней позаботится.

Но ей вдвойне было тяжело у сына, когда он по воскресеньям и на праздники приходил домой.

Чтобы хоть как-то помочь семье и даром хлеб не есть, продала она кое-что из одежды и часть перьев из перины, так и давала в общий котел. Да и добрые люди кое-что приносили. Дай им боже!

Продав последнее, старушка, совестясь объедать невестку, собралась потихоньку и вернулась в свою каморку.

* * *

Этой весной Пуосткова опять нанялась на свеклу. А за то, что прошлый год ко дню всех святых она не принесла денег в банк, пришла с извинениями просить, чтоб мы ей хоть на зиму перинку оставили, уж больно в каморке холодно.

У меня слезы навернулись на глаза, я постарался ее успокоить и отправил. Она ушла.

Однако на Юрьев день она снова появилась.

— Что вы хотите?

— Я пришла свой долг уплатить. — И достает деньги.

— Да вы же еще не были на свекле?

— Эх, да это я хотела на похороны себе отложить, что там заработаю. А нынче перину продала, которую вы мне осенью оставили, чтобы проценты заплатить. Сколько же с меня еще приходится? Посчитайте как следует. Я и так ведь задолжала… — И она стала вынимать своими скрюченными пальцами деньги из тряпицы.

Перевод О. Белозеровой.

Горький хлеб

I

Вот и масленица позади, а морозы все не отпускают. Солнце за целый день и не выглянет. Лишь изморозь чуть-чуть с деревьев осыплется. Кажется, что зима собирается вернуться. Ну, кому это надо? Да никому!

И все же, если б она вернулась, если б вернулось время хоть недельки на две, да, все было бы по-другому у Турянов. У жены и трех малышей еще был бы муж и отец. Пускай он пил, ругался, но на хлеб зарабатывать было все же легче. Какой-никакой, а отец. Теперь он в могиле, и Турянка с детьми живут в нищете. Свозили лес со Жьяра, бревнами его привалило, в больнице и помер.

И всего переломанного доктора еще и резали. Уж как жена просила, мол, нечего его терзать, и так видно, что мертвый… Напрасно. С тех пор как это случилось, не может она ни есть, ни спать, стоит он перед глазами, и голод ее с детьми донимает, да еще эта лютая зима…

До этого муж был работником в имении, а она ходила стирать господам, мыть полы. Квартира и топливо были хозяйские, а теперь всего этого они лишились. За квартиру надо платить по три гульдена за три месяца, а это всего-то ведь старый деревянный хлев на окраине города, переделанный под жилье. На лесопилке за двадцать крейцеров можешь набрать обрезков, сколько на себе унесешь. Но как ни мудри, а за три-четыре дня все сгорает. А пока сходишь за ними — полдня потеряешь.