Избранное - [42]

«Старикам не пристало открывать свою наготу», — говаривала бабушка, наверное, вычитанное из Библии. К тому же у отца с матерью была привычка ругать нас: одежду, дескать, намочим, порвем или в речке утопим, простудимся, утонем, русалка нас под воду затащит и тому подобное, — и уж после этого им самим идти купаться было неловко.

Трудовой люд, бедняки не купались вообще, они, мол, за работой и без того по́том умываются.

Кто побогаче — ездили «на воды», одни развлечения ради, другие по нужде.

Зимой в случае надобности все обходились домашними лекарствами, весной и летом лечиться было недосуг из-за работы, а вот уж управившись с сеном и с жатвой, отправлялись «на воды».

В моем крае людей чаще всего донимают такие болезни: расширение жил, прострел, простудная ломота, корчи, — а при этих болезнях лучшего курорта, чем Теплице, не найти. Кто имел лошадей и чувствовал себя очень уж плохо, те нет-нет да и наезжали в Теплице; безлошадные и у кого не было острой нужды довольствовались Штявничками. Мои дед и бабка ходили только туда.

Летом в страду при хорошей погоде они на здоровье не жаловались, а может быть, просто не успевали думать о болезнях; но стоило брызнуть дождю и нельзя было ворошить и сушить сено, они начинали потирать руки, ноги, хвататься за поясницу.

— Вот уберем урожай, а там и на воды отправимся! — утешали друг друга дед и бабушка. Заранее решали, что кровь пускать они больше не станут, — это лишь в молодости хорошо было, а вот банки попросят поставить, и пусть уж поставят на все места, где ноет, колет, болит.

— И угощение с собой возьмем! Пойдешь и ты с нами, — сулил мне дед, чтоб я охотнее работал: овечек да гусей пасли уже младшие братья. Так целое лето мы собирались «на воды», но только после сенокоса.

— На сенокосе еще запылимся, замажемся, и купанья насмарку пойдут, — замечал дед.

— Ну, у кого есть лишние деньги, тот пускай идет, — говорила бабушка. — Янаковы вроде уже два раза были, — добавляла она с некоторой завистью.

— В это воскресенье и мы пойдем, — завершал разговор дед.

В субботу утром бабушка отправлялась в город; продав там пять-шесть пар цыплят, покупала три фунта телятины, белой муки, черного и желтого изюма специально для завтрашнего похода. Замесив тесто на молоке, к вечеру пекла в духовке бабу с двухгодовалого ребенка, так густо утыканную изюмом, словно мухи ее облепили.

В воскресенье утром она варила полный молочник кофе и переливала в бутылки. Это, мол, на полдник мальчишке (мне то есть) и ей; а «дедушка будет пить вино».

Затем все мы шли в костел. Бабушка оставалась дома — варить обед и, главное, приготовить все в дорогу, потому что в час мы уже двинемся в путь. Она жарила телятину, добавив цыпленка «для вкуса», варила сливы с сахаром, а после обеда увязывала все в узелки, укладывала в корзинку, и белье тоже, так что нам с ней было что нести. Деда мы не утруждали, у него была палка, а в другой руке трубка. Опять же не годится мужчине узлы таскать, особенно когда мы идем «на воды», где будут и господа, для которых дедушка, по крайней мере пока они вместе пьют вино, тоже «пан».

Вот так, нагруженные едой, довольные, что с божьей помощью убрали с поля урожай, ходили мы обычно в середине августа «на воды».

Я нес увязанную в платок бабу и сначала бежал впереди, но потом ноша начинала оттягивать мне руки, становилось жарко, я отставал, и деду приходилось время от времени помогать мне. У бабушки тотчас находилась сказка про коня, который несся вскачь, а потом едва ноги волочил… Она вообще была со мной строже.

Мы шли не одни. Впереди нас и за нами шли другие крестьяне и крестьянки. Молодки принаряженные, накрахмаленные — только юбки шуршат, а старухи — со своими болезнями лишь вздыхали, вроде моей бабушки. Молодые шли, чтобы покрасоваться, повеселиться в городе, заглянуть в паноптикум, покататься на карусели, а заодно и принять ванну. Мы, то есть дедушка, шел, чтобы выпить свои «пол-литра» доброго вина, «показаться на люди» и, как и бабушка, ради здоровья: ломоту в костях да колики выгнать, дурную кровь спустить, загустевшую разредить, мозоли вывести — словом, избавиться от всех болячек и хвороб, накопившихся за год, и приятно провести время на людях.

В Штявничках, как называлось место, где были воды и грязи, мы уже заставали пестрое общество: горожан с женами и детьми и принаряженных крестьян. Они сидели вперемешку на дворе вокруг столиков под раскидистыми липами и споласкивали пропыленные глотки холодным винцом, разбавленным местной минеральной водой.

Очень сердечно, как старых знакомых, встречал нас хозяин — арендатор, трактирщик и лекарь в одном лице. Летом он арендовал купальни, а помимо того имел в городе постоянную цирюльню. Внешность хозяина вполне соответствовала его ремеслу: маленький, худой, лет шестидесяти, с редкими седоватыми волосами, расчесанными на прямой пробор и напомаженными; очки в золотой оправе, золотая цепочка на белой жилетке, руки в перстнях, лицо красное, бритое, оставлены только седоватые усики и — козлиная бородка, немного с рыжиной. Весь он так и благоухал одеколоном и помадой.