Избранное: стихотворения, песни - [32]

Он смакует пьесу «без политик»,

Забавляет дам, смеется… Но…

Не забудьте: он суровый критик!

Называя женщин «слабый пол»

И привыкнув в этот пол влюбляться,

Он, садясь за свой рабочий стол,

Твердо чтит критические святцы.

И, бесполой строгостью горя,

Он абзацы вяжет, как вериги:

«Нас, рожденных в бурях Октября,

Не пленят любовные интриги.

Если мужа бросила жена,

Чужды нам его переживанья!

Ревность нам на сцене не нужна,

Покажите нам соревнованье!

Фразы вроде: «Я живу тобой!»

«Я тобою полон», — просто вредны.

Всем известно: мы живем борьбой

И полны энергией победной.

Муж, жена, любовник… Позабыл

Треугольник этот даже школьник!

Дайте нам кипучей стройки пыл,

Дайте нам заводский треугольник!..

В общем в пьесе многое старо,

Остальное пошло и не ново…»

Монотонно бегает перо

В пухловатых пальцах Лангового.

И, разделав пьесу под орех,

Он кончает фразою загробной:

«В пьесе, правда, есть и соль и смех,

Но к чему нам этот смех утробный?»

Театральный критик Ланговой,

По словам знакомых и соседей, —

Человек веселый и живой

И весьма приятный собеседник…

О ЗАЕДАЮЩИХ

Только народ, которому вдоволь

Пришлось помучиться и пострадать,

Мог сочетать такие три слова:

«Чужую жизнь заедать».

В этих словах нет тонкой культуры,

Но, право, они больней и сильней

Иной «гуманной» литературы

Безрадостных прошлых дней.

Классовый яд по капельке собран

Из слез и гнева сотнями лет,

Чтобы возник убивающий образ:

«Ми–ро–ед!»

Скажите ребенку это слово, —

Волк, паук и орангутанг

Мелькнут в уме, и встанет багрово

Полуживотное, полутанк.

Мы — не ребята. Но нашим людям

Чудилась жуткая тень паука,

Когда крестили они мироедом

Сжавшего их в кулак кулака.

Нынче мы расправляемся круто

С теми, кто жизнь привык заедать,

И мироедов, явных как будто,

Нынче в Союзе и не видать.

Страшное слово нам примелькалось,

Голос наш от него не дрожит.

Но разве сейчас уж совсем не осталось

Тех, кто хотел бы заесть нашу жизнь?

Остались! Смотрите: вдали и рядом

Еще не стерся паучий след,

И пусть он в щелях глубоко запрятан, —

Но он не умер еще — мироед!

В свою паутину мужчин и женщин

Он тянет, ругая большевиков:

— Хватай побольше, работай поменьше!

Работа любит одних дураков!

Скажите, разве не мироедство —

Сложить свой труд на плечи других

И находить лазейки и средства

Брать зарплату за четверых?

Разве тот, кто от общей работы

Хотя бы час крадет на авось,

Не заедает жизнь кого–то,

Кому этот час отработать пришлось?

У нас мироедам нет пощады,

Они разбиты, рассеяны… Но

Их вековым мироедским ядом

Немало людишек заражено.

И надо повсюду — в быту, на работе —

Разом отпор сокрушительный дать

Гнусной, паучьей, барской охоте

Чужую жизнь заедать.

1933

ОБ ОДЕЖДЕ И МОДАХ

Нет, я не завидую, — это не то!

Не вижу для зависти пищи, —

Я мог бы и сам отхватить пальто,

Чтоб в сажень были плечищи;

И туфли купил бы, чтоб лучше луны

Сверкали, под гетрами скалясь,

И лишних полметра убил бы в штаны,

Чтоб ноги в них полоскались.

И после в спешащей лавине людской,

С ухваткой заправского лорда,

По улице Горького (бывшей Тверской)

Я мог бы фланировать гордо.

Я мог бы… Но знаю, что я не смогу, —

Мне будет неловко по–детски!

Сейчас я, как равный средь равных, бегу

В толпе деловито–советской.

Курильщику весело дам прикурить,

Бегом пробегу перекресток, —

И мне, как родные, горят фонари,

Как дома, знакомо и просто.

В одежде простой мне легче дышать,

Она мне привычна, как кожа, —

Свободно и тело мое, и душа,

И сам я быстрей и моложе.

Я сразу готов: на завод, на вокзал,

В театр — и куда угодно.

И мне наплевать, что кто–то сказал,

Будто одет я немодно.

Совсем неплохие наряды у нас,

И мне непонятны и странны

Те люди, которых пленяют сейчас

Костюмы рантье иностранных.

Костюм — это форма. А форма всегда

Влияет на наши поступки, —

Недаром на ум приходит вода,

Когда говорят о губке.

Из западных мод, как из губки вода,

Прольется непрошеный барич

И станет легко говорить: — Господа! —

И трудно сказать: — Товарищ! —

Я знаю, — мне бросят ехидный упрек

Советские «лорды» и «леди»:

— Вы что же — певец дырявых сапог

И прочих царских наследий? —

Отнюдь! Я не славлю старья и рванья

И грязных сапог косолапых, —

Изделья Главшелка приветствую я,

Флакона тэжэвского запах.

Я славлю студентки новый берет,

Такой же пунцовый, как губы,

Изящную пару крепких штиблет,

Добротные шапки и шубы.

И свой трудовой советский пиджак,

Порою блестящий на локте,

Я не сменяю на модный фрак

Для «тонного» файф–о–клок–ти.

Я рад, что живу в трудовой стране,

В работе, в искусстве, в науке —

Всегда и везде подозрительны мне

Сверхмодные юбки и брюки,

Я им не завидую, — этих брюк

Не взял бы я даже даром, —

Я с детства боюсь слишком холеных рук,

Моноклей и платьев с муаром!

1933

ОТВЕТ НА ПИСЬМО

студенток Института цветных

металлов имени М. Калинина

«Вы слишком злы. Вы не поете

Легко, лирично и тепло, —

На каплю лирики берете

Вы публицистики кило!

А ведь у вас бывают строчки, —

Сказать без лести и любя, —

Как жемчуг в серой оболочке…

Зачем вы губите себя?

Ваш стих всегда кого–то ест.

Как это вам не надоест?»

Так, исписавши три страницы,

Мне три студентки шлют упрек,

Задорно–искренние чтицы

Моих немного строгих строк.

Признаться, я слегка уколот,

Ведь шеф поэтов — молодежь!

Недаром Пушкин вечно молод,

И Гете до сих пор хорош,