Избранное - [99]
Оставил Любочку с Васьком играть у соседей, а сам, впервые, может, за всю жизнь, пошел бесцельно по поселку, по сухим, занозистым плахам мостков-тротуаров. Встретил слесаря Сорокина, угрюмого, здорового мужика, и хоть не любил его, остановился.
— Чего шарашишься, Прокопьич? — гулко откашлявшись и плюнув, спросил Сорокин.
— Надоело по двору, вот по улице захотелось.
— Закурим, что ли, на свежем воздухе?
Закурили, постояли, потоптались.
— Слушай, Прокопьич. Ты меня на неделю отпустишь?
— Далеко?
— Лицензию свояк достал. На зверя.
— А работать кто? Дядя?
— Да я свое сделаю.
— Сделаешь — отпущу.
— Может, зайдем, прихватим? — кивнул Сорокин на магазин.
— Неохота. — Роман Прокопьевич слегка покраснел, в доме теперь было рассчитано все до копеечки — какая там выпивка. — Да и ни рубля с собой не взял.
— Ну, подумаешь, я же зову, я угощаю.
Садилось солнце за крышу конторы, розово светились кисти на кедре, твердела потихоньку, готовилась к ночному морозцу земля, и от нее уже отдавало холодом — трудно было отказаться и еще труднее согласиться Роману Прокопьевичу, свято чтившему правило: самостоятельный мужик на дармовую выпивку не позарится.
— Пошли, — все же согласился, с каким-то сладким отвращением, и если бы видела его сейчас Анисья Васильевна, он бы ей сказал: «Вот до чего ты меня довела».
Посадили огород, снова набухла, завеяла холодом черемуха. Пора было встречать Анисью Васильевну. Сообща, как умели, выскребли, вымыли дом, в день приезда велел Любочке и Ваську надеть все чистое, луж не искать и два раза повторил:
— Автобус придет — бегите за мной.
Вроде и не работал, а торчал все время у окна — не бегут ли.
Любочки и Васька́ не было и не было, Роман Прокопьевич наконец вслух возмутился:
— Хоть бы раз по расписанию пришел!
— Ты про автобус, что ли? — спросил только что вошедший Сорокин. — Да он с час уже как у чайной стоит.
Роман Прокопьевич, забыв плащ, побежал к дому. «Не дай бог, не дай бог, если что!» — только и твердил на бегу.
Любочка и Васек сидели на крыльце.
— Приехала?! — Распаренный, багровый, от калитки выдохнул он.
Любочка приложила палец к губам.
— Мама устала, говорит, не дорога, а каторга, просила не будить, — шепотом выпалила Любочка.
Роман Прокопьевич сел рядом с ними.
«Да она что! Да она что! Видеть, что ли, не хочет?! Извелся, жить не могу, а она устала. Я ей все скажу. Это что же такое! Прямо сердца нет!»
Он вскочил и неожиданно для себя начал топтать землю возле крыльца, поначалу удивляясь, что трезвый мужик белым днем может вытворять такое, а потом уж и не помнил ничего, наливаясь темным, неиспытанным прежде буйством. Топтал землю и выкрикивал:
— Я без нее! А она! Я без нее! А она…
1976 г.
ОДНОКУРСНИЦА
— Сюда вот ставь свой баул, вот тебе стол, вот лежанка. Живи на здоровье. — Высокая, плоская старуха с широким коричневым лицом подошла к окну, раздернула занавески. — Кормиться-то здесь будешь или в штоловой? — Она по-чалдонски путала свистящие с шипящими. — До тебя доктора жили, да к все у меня кормились. В столовой-то молодые девки поварят. Им все быштрей, быштрей надо — набухают чо попало, а ты и есть не станешь.
— В столовой не буду, встаю на довольствие к вам. — Он был полон еще новосельной бодрости и покладистости.
— Зовут меня Елена Ивановна, а тебя, жначит, как?
— Константин Николаевич. — Он чуть не сказал «Конштантин» — так заразителен был чалдонский выговор. Засмеялся. — А у вас хорошо. Чисто, солнечно. Мне нравится. — Он решительно раскрыл баул: немедленно обжиться, устроить книги, платье, купить настольную лампу, и вот он — свой угол, где так сладко, наверное, погрузиться в деятельное, серьезное одиночество.
— Вечером, Елена Ивановна, прошу на новоселье.
— Ну, поживи, поживи.
Присел у окна, смотревшего на реку. Голубые торосы; санный след, бежавший вдоль правого берега. След искристо, желто взблескивал на раскатах, и вдалеке, у розоватых береговых сугробов, сворачивал в синюю мглу ельника. «Обязательно узнаю, куда это ездят. На лошадях век не катался. И даль-то, даль! В серебре, в дымках каких-то. Охотничьи избушки, наверное? Эвенкийские чумы», — Константин Николаевич снова засмеялся: так солнечно, морозно, полозья где-то скрипят, от лучины на печке — густой смолевой дух, а еще пять часов назад он был в пыльном, ветреном октябре, солнце, красное от ветра, уже не грело и от съежившейся жестяной листвы на асфальте до снега, казалось, не дожить. «Но что это я расселся? Ничего не достал, не разложил, полку не сделал — ах, Конштантин, Конштантин. Чтоб на новом месте не было этой проклятой созерцательности!»
Пошел представиться главному врачу. На улице, в желтовато-синих, рассыпчатых сугробах у каждого дома лежали лайки. Не вынимая носов из теплых пазух, провожали Константина Николаевича умными, настороженно-сизыми взглядами: кто, мол, тут еще появился? Чернявенький и рот до ушей?
Больничный пригорок топорщился корявыми, низкими соснами с ярко-желтой чешуйчатой корой и засахарившимися потеками смолы — такие обычно растут на песчаных, продуваемых косогорах.
— Привет, привет, — сказал главный врач, почти ровесник Константину Николаевичу, розово и благодушно располневший. — Алексей, — сунул распаренную, вялую руку. — Устроился? Не торопись — о деле успеем! Приходи в гости. Молодость вспомним под грибочки. У меня жена — тоже медик, в аптеке провизором. Ну, осматривайся. Я — в райтоп, ругаться. С дровами, черти, тянут и тянут. О-о, на подъем тут тяжелы, поживешь — увидишь.
Герои этой книги часто уезжают из дома; одни недалеко, как в повести «Мальчики из Майска», другие за тридевять земель (повесть «Странники у костра»), чтобы оглянуться на свои дни — так ли живут? — чтобы убедиться, что и в дальних краях русские люди деятельны, трудятся азартно, живут с верой в завтрашний день. А Иван Митюшкин из киноповести «Дмитровская суббота» вообще исколесил всю страну, прежде чем нашел свою судьбу, свою горькую и прекрасную любовь. И сам автор отправляется в поля своего детства и отрочества (рассказ «Очертания родных холмов»), стремясь понять ностальгическую горечь и неизбежность перемен на его родине, ощутить связь времен, связь сердец на родной земле и горячую надежду, что дети наши тоже вырастут тружениками и патриотами.
Рассказы, созданные писателем в разные годы и составившие настоящий сборник, — о женщинах. Эта книга — о воспитании чувств, о добром, мужественном, любящем сердце женщины-подруги, женщины-матери, о взаимоотношении русского человека с родной землей, с соотечественниками, о многозначных и трудных годах, переживаемых в конце XX века.
Дед Пыхто — сказка не только для маленьких, но и для взрослых. История первого в мире добровольного зоопарка, козни коварного деда Пыхто, наказывающего ребят щекоткой, взаимоотношения маленьких и больших, мам, пап и их детей — вот о чем эта первая детская книжка Вячеслава Шугаева.
Пётр Леонидович Капица – советский физик, инженер и инноватор. Лауреат Нобелевской премии (1978). Основатель Института физических проблем (ИФП), директором которого оставался вплоть до последних дней жизни. Один из основателей Московского физико-технического института. Письма Петра Леонидовича Капицы – это письма-разговоры, письма-беседы. Даже самые порой деловые, как ни странно. Когда человек, с которым ему нужно было поговорить, был в далеких краях или недоступен по другим причинам, он садился за стол и писал письмо.
Книга Вениамина Шалагинова посвящена Ленину-адвокату. Писатель исследует именно эту сторону биографии Ильича. В основе книги - 18 подлинных дел, по которым Ленин выступал в 1892 - 1893 годах в Самарском окружном суде, защищая обездоленных тружеников. Глубина исследования, взволнованность повествования - вот чем подкупает книга о Ленине-юристе.
Книга Николая Сергованцева — научно-художественная биография и одновременно литературоведческое осмысление творчества талантливого писателя-уральца Д. Н. Мамина-Сибиряка. Работая над книгой, автор широко использовал мемуарную литературу дневники переводчика Фидлера, письма Т. Щепкиной-Куперник, воспоминания Е. Н. Пешковой и Н. В. Остроумовой, множество других свидетельств людей, знавших писателя. Автор открывает нам сложную и даже трагичную судьбу этого необыкновенного человека, который при жизни, к сожалению, не дождался достойного признания и оценки.
Книга Н. Трущенко о генеральном секретаре ЦК ВЛКСМ Александре Васильевиче Косареве в 1929–1938 годах, жизнь и работа которого — от начала и до конца — была посвящена Ленинскому комсомолу. Выдвинутый временем в эпицентр событий огромного политического звучания, мощной духовной силы, Косарев был одним из активнейших борцов — первопроходцев социалистического созидания тридцатых годов. Книга основана на архивных материалах и воспоминаниях очевидцев.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.