Избранное - [36]

Когда я вернулся в больницу, сестра по моему виду и не заметила, как трудно мне было справиться со своими чувствами.

Я явился слишком рано. Пришлось снова отправиться в путь, снова я бродил почти что ощупью по темным, пустынным улицам; но дороги в лес теперь избегал.

— Все еще нет, — сказала сестра, когда я вернулся в больницу.

Лишь под утро Бетти наконец произвела на свет сына. Я не мог быть с ней в этот тяжкий для нее час и ждал, как отверженный, пока врач не пришел с известием, что все кончилось и что мать и ребенок чувствуют себя хорошо. Я готов был возненавидеть низенького человека, который стоял передо мной и говорил об этом деловым тоном, как о чем-то повседневном, человека, связанного с моей женой тайной, в которую мне никогда не дано будет проникнуть. Разве понимал он, что значила для меня Беттн!

— Теперь вы можете пройти к жене, — сказал он и на прощанье подал мне руку.

Я сильно потряс ее и пробормотал:

— Благодарю, господин доктор, благодарю!

Бетти лежала, белая на белой постели, глаза ее были закрыты. Услышав мои шаги, она посмотрела на меня и слегка улыбнулась. Сестра, женщина могучего сложения, еще находилась в палате и возилась около раковины. Она тоже заметила меня в зеркале и улыбнулась широкой материнской улыбкой. Это придало мне уверенность, что все будет хорошо и что хрупкая женщина, лежащая в постели, вернется ко мне.

— Ну, как было, Бетти? — прошептал я.

Она не ответила, только моргнула, как будто говоря: «Ничего! Все уже позади!»

Несколько мгновений я постоял у ее кровати. Мы молчали и смотрели друг другу в глаза. Потом она нерешительно выпростала руку из-под одеяла и протянула мне. Я осторожно склонился над этой рукой и с ликованием в сердце благодарно поцеловал теплые тонкие пальцы один за другим.

— Ты уже видел ребенка? — наконец спросила Беттн, и голос ее прозвучал словно издалека. Я покачал головой; пока я и не испытывал такого желания. Бетти я хотел видеть, Бетти и еще раз Бетти!

— Мальчик! — шепнула она, и я кивнул.

— Да, знаю: Теодор!

Тут раздался густой, внушавший доверие, голос сестры:

— Ребенка уже выкупали. Пойдемте со мной! Вы можете взглянуть.

Я не хотел отказываться, и сестра повела меня по коридорам в палату, где лежали в кроватках трое новорожденных.

— Вот ваш сын! — сказала сестра и показала на одного из младенцев.

Я хотел подойти, но она удержала меня.

— Пока вам нельзя подходить к ребенку ближе, — сказала она.

Я послушно остановился и смотрел на малыша, который не обращал на меня никакого внимания. Мало-помалу мной овладело странное, неописуемое чувство: уважение к самому себе, смешанное с сомнением, правда ли все это. «Вот твой ребенок, твой ребенок! — твердил я себе. — Твоя плоть и кровь, твое дитя!»

Сотни раз я представлял себе эту минуту и в воображении рисовал себе, как это произойдет и что я буду чувствовать. Но теперь все было по-иному, совсем не так, как я ожидал. Я не испытывал никакого особенного расположения к этому морщинистому личику, к этой большой голове, к этому ребенку, который лежал на подушке и тоненько пищал. Но несколько раз меня на секунду пронизывал острый, как физическая боль, страх перед тайной жизни, тайной, в свершении которой я — сам того не сознавая — участвовал, и перед ответственностью, которую я взял на себя.

Десять дней оставалась Бетти в больнице. Как маленький мальчик, зачеркивал я каждое утро на календаре вчерашний день и подготовлял все для торжественного возвращения Бетти. Трудился я теперь с небывалым усердием. После минут, пережитых у кроватки ребенка, меня не покидало чувство огромной ответственности. «Ты должен зарабатывать! — твердил я себе. — Ты должен заботиться о будущем. Кто знает, что оно таит? Твой ребенок должен стать настоящим человеком! Пусть твоему сыну живется лучше, чем тебе!»

Главным образом это и заставляло меня неутомимо работать! Я на себе испытал ужас нищенского детства и хотел избавить сына от подобной участи.

Кружась в водовороте своих дел, я не замечал, как мелькали дни, но вечера и ночи ползли бесконечно медленно. Вокруг не было никого, с кем я мог бы поговорить, как раз теперь, когда сердце было переполнено. И вог я опять поехал к Эрике. «Только поболтаю с ней немного!» — решил я. Но и тогда уже знал наверняка, что не вернусь домой ночевать.

Так оно и случилось! Эрика действительно была замечательная женщина! С ней можно было говорить о чем угодно. Весь вечер оставался я у нее и рассказывал про Бетти и ребенка. Она задавала множество вопросов, и я чувствовал, что она радуется вместе со мной. Около полуночи она сказала:

— Уже поздно, Гуляка Петрус! Останешься ночевать у меня?

Я невольно рассмеялся. Ее откровенность всегда ставила меня в тупик.

— Ты по-прежнему не возражаешь? — спросил я. — Ведь ты теперь знаешь, что я тебя не люблю!

— Меня тянет к тебе именно потому, что ты меня не любишь, — возразила она и закурила папиросу. — Звучит странно, а? Но такая уж я есть!

Я остался у нее. Наутро, когда я одевался, она сказала:

— Так вот, твоя жена возвращается. Жизнь у тебя пойдет, как раньше, и мы больше не увидимся. Понимаешь ли ты теперь, что это не было изменой?