Избранное - [109]

— Как так? Не понимаю…

Я попыталась со стороны, как посторонний человек, решить трудную задачу, заданную мне Аннушкой, но мне это не удалось. Поджав под себя ноги, я примостилась на краю дивана; Аннушка подсела ко мне и принялась рассказывать, а я с возрастающим интересом слушала ее длинную, банальную историю, от которой в моей памяти остались только основные моменты.

— Знаете, дело было так, — приступила к своему рассказу Аннушка. — Когда Дежё уж очень обнаглел, я заплакала и сказала, что я беременна. Одному богу известно, так ли это, но я все же сказала, теперь, мол, нельзя меня волновать. Он сразу утихомирился, а потом и говорит: давай, говорит, поженимся, его, видите ли, не устраивает, что он может только изредка ночевать здесь, ему это не нравится, просто осточертело, какой, мол, толк от всего этого, лучше давай поженимся. Хорошо, говорю я, жить-то как будем? А он на это… Да, надо вам сказать, Эва, что у него всегда есть деньги, мне так и не удалось допытаться — сколько, но уже полгода или с год я вижу, что он при деньгах, всегда при деньгах. Мне покупал кое-что… Но я уж знаю, потом он будет сидеть без гроша, потому что швыряет деньгами направо и налево. Теперь-то у него кое-что водится, а на потом что останется? Дежё, ясное дело, хочет, чтоб у нас был ребенок, и если я на это пойду, то долго не смогу работать, а там он, глядишь, второго захочет… Словом, что хорошего? Придется жить на его зарплату, а я и не знаю, сколько он получает, во всяком случае, не столько, чтобы… У вас вот я третий год живу, успела приодеться, теперь уж никому не зазорно со мной на люди показаться, ведь все, что я получаю, на себя трачу. Квартира, отопление, освещение, питание — все у меня, слава богу, бесплатно, а потом, дорогая Эва, конечно, я вам кругом обязана, потому что, сдается мне, в Будапеште не найти второго такого места, как у вас… Ну вот… а тогда зачем мне замуж выходить? У Дежё и квартиры-то нет. Я допытывалась, у него точно нет квартиры, хотя со временем, говорит, будет.

— Да-а, — сочувственно протянула я, а в горле у меня пересохло. — Давайте, Аннушка, выпьем чего-нибудь, если в доме найдется.

— Конечно, найдется, я-то не больно пью, но выпью капельку, а то вечером он снова придет и, если почует, что разит от меня, тарарам страшный устроит. Да только он ничего не приметит, ведь стоит человеку хлебнуть самую малость, как он уже не чует у другого запаха, а Дежё пристрастился, очень даже пристрастился… словом, один глоточек не так уж опасно. Ну, скажите, — за ваше здоровье, — скажите, что же мне ответить? Конечно, я не решилась отказать… чтобы не отпугнуть его… я, конечно, ответила: хорошо, ладно… но как подумаю, Эва, дорогая, что я должна уйти из вашего дома и потом с Дежё мыкаться… ой-ой!

— Ну… и вы спрашиваете у меня совета? — пробормотала я.

— Да нет, я просто так вам рассказываю, хочется поделиться с кем-нибудь. Он, понятно, твердит свое: ну ладно, ты теперь живешь здесь как у Христа за пазухой, но что будет через десять лет? А что может быть? Господи, вот коль я за него замуж выйду, то эти десять лет проживу по-другому… Ну? Разве не так?

Я не могла больше слушать Аннушку. У меня просто иссякло терпение, она действовала мне на нервы, подскакивала на диване и трещала, как синица. Каждое ее движение, каждое слово причиняло мне боль.

— Ну, ладно… я прямо не знаю, что сказать тебе… Пойду разбужу мужа.

— Ой, не будите его, дорогая Эва, пусть еще поспит. Так хорошо беседовать с вами! Я еще поговорю, вы не возражаете?

Она продолжала бы болтать, а я не смогла бы ее остановить, но тут раздались три тихих звонка в дверь, таких тихих, что их едва можно было расслышать, но Аннушка тотчас вскочила…

— Ой, это Дежё. Побегу… а если вам что-нибудь понадобится, позовите меня… я услышу.

И она понеслась.

Я тоже встала и пошла в мастерскую. Бенце и впрямь спал на диване, прикрытый одеялом, перепачканный глиной, утомленный и жалкий.

Я пододвинула к нему стул, села и принялась будить его. Раскрыв глаза, он с недоумением на меня воззрился, пробормотал какую-то чепуху и опять было заснул, но тотчас же сел на диване.

— Ах, моя дорогая, ты приехала! А я видел тебя во сне.

— Ну, проснись наконец, — проговорила я. — Умойся. Ты весь в глине. Даже борода.

Он закурил, нетвердо стоя на ногах, затем, шатаясь как пьяный, пошел в ванную. «Или он и вправду пьян?» — думала я. Это трудно понять, а у него особенно.

Потом я принялась снова изучать свою статую.

И правильно сделала, по крайней мере нашла выход своему раздражению. Скульптура бесила меня; за короткое время ничего на свете не изменилось, кроме меня и скульптуры. Она была виновницей всех бед, всех несчастий… короче говоря, так просто было свалить все на скульптуру. Подойдя поближе, я плюнула на нее. Мне хотелось залепить ей затрещину, но она была слишком высока; я стала искать трость, палку, какой-нибудь твердый предмет, чтобы разбить ее, но под рукой не было ничего подходящего, а потом уж я поняла, что сделала бы глупость.

15

Бенце вошел в мастерскую чисто умытый, выбритый, лицо его сияло неискренней радостью.

— Я рад, что тебя застала моя телеграмма.