Избранное - [155]

Сунджидма садится на берегу озера, смотрит на свое отражение в прозрачной воде, расплетает длинные, падающие до земли шелковые косы, полощет их в воде, потом встает, выпрямив гибкий стан, поправляет складки слегка выцветшего халата из коричневого шелка и надолго замирает, словно что-то разглядывая в голубой озерной дали. Потом приподнимает руками грудь, отчего ее тонкая талия делается еще тоньше, и тихо смеется, думая про себя: «Я уже достигла того возраста, когда ждешь встречи с той любовью, про которую шепчутся девушки. Интересно, какая она? Наверное, очень сладостная и приятная. Когда девушки говорят о ней, глаза у них так и горят от счастья. А что же они чувствуют при этом?» Она снова мечтательно улыбается и легкой, пружинящей походкой идет вверх по склону, туда, где неизвестно кем тысячи лет назад врыты в землю тяжелые каменные плиты. Она проходит между ними и наконец, приблизившись к плоскому, похожему на сундук квадратному камню, садится на него. Это один из плиточных могильников, находящийся у самого края древнего кладбища. Но он не похож на другие, вокруг него, между выложенными правильным квадратом камнями, растут цветы. Они как бы повторяют каменную ограду плиты, образуя другую, цветочную. Удивительно то, что эту яркую цветочную ограду никогда не трогают овцы и козы. Сорвут один-два цветка и спешат прочь своей дорогой.

Сунджидма уселась на плоский камень и сняла унты из коричневой юфти, чтобы остудить разгоряченные от долгой ходьбы ноги. Некоторое время Сунджидма сидела, глядя на горы и озеро, потом прозрачным, нежным голоском запела какую-то грустную песню. Стая лебедей на озере, серны и архары, карабкающиеся по горным склонам, удивленно застыли на миг, прислушиваясь, а потом, успокоившись, продолжали свой путь по воде и склонам.

Только безмятежно пасущиеся овцы, привыкшие днем и ночью слышать ласковый и нежный голос Сунджидмы, не перестали жевать траву. Жаль, что животные, сами являющиеся неповторимым, удивительным творением природы, ее украшением, не замечают ни своей красоты, ни тем более красоты человеческой.

Сунджидма никогда не думала, что она воплотила в себе все совершенство человеческой красоты. Зато она твердо верила, что нет в мире красивее уголка, чем тот, где она сидит сейчас.

Сунджидма еще не закончила пение, как вдруг овцы, пасущиеся на краю леса, чего-то испугавшись, метнулись в сторону. Она оглянулась. На лесную поляну вышла горбатая древняя старуха. Тяжело опираясь на березовую палку и задыхаясь от быстрой ходьбы, она подошла к девушке. Сунджидма узнала свою соседку и приветливо улыбнулась.

— Здравствуйте, бабушка! Далеко ли вы отправились?

— Разве это далеко? Это совсем недалекое далеко. Я каждое утро прихожу сюда, чтобы умыться водой из этого озера. Услышала твое пение и надумала с тобой повидаться, — отозвалась старуха и умолкла, видимо дожидаясь, пока пройдет одышка после долгой ходьбы.

Сунджидма с детской непосредственностью, весело засмеялась.

— А разве ближе этого озера нигде воды не нашлось, чтобы умыть лицо и руки?

— Найтись-то небось найдется… Но ведь каждая вещь или, сказать, случай по-своему интересны. В этом-то деле причину отыскать — проще простого. — Она опять сгорбилась, переводя дух. — Что поделаешь, доченька, каждая женщина, даже если она некрасивая, непременно считает себя красавицей. Вот только другие не всегда так думают. Особенно молодые девицы, — неожиданно звонко засмеялась старуха. Даже лицо ее помолодело, и на нем появилось озорное выражение. Только на впалых щеках не было ямочек, какие обычно появляются при смехе на пухлых щеках девушек. Старуха, видно, не прочь была поболтать.

— А ты себя какой находишь? — спросила она у Сунджидмы. — Ты когда-нибудь рассматривала в воде свое отражение?

— Да, бабушка…

— Это хорошо. Тогда, должно быть, знаешь, какое тебе счастье привалило. С виду ты куда как хороша. Все девушки, даже самые что ни есть раскрасавицы, станут тебе завидовать.

— О чем вы говорите, бабушка? Разве я такая красивая? — радостно воскликнула Сунджидма, показывая белоснежные зубы. Смех счастья, идущий от молодого горячего сердца, видно, согрел своим теплом эту горбатую старуху с дряблым, морщинистым лицом и беззубыми красными деснами.

— Да, детка, ты очень красивой родилась. Такое счастье редко кому достается. На сотню поколений, может, только раз-другой да и появится на свет в наших краях такая красавица.

— Бабушка, тогда я, значит… — Девушка запнулась, не найдя слов.

— Что тогда? Тебе гордиться да радоваться надо, доченька… — Старуха протяжно вздохнула: — Когда-то и я была такой же пригожей, — сказала она, указывая на лазурный цветок. — Всем была хороша, и лицом и гибким станом. Только до тебя мне все одно далековато было…

— Неужто вы такой красивой были? — нечаянно вырвалось у Сунджидмы.

— А то как же? Думаешь, обманываю я?

Сунджидма ярко вспыхнула от смущения. Ей вспомнились разговоры родителей о том, что соседка в молодости и в самом деле была красавицей.

А горбатая старуха продолжала:

— Я тоже, как ты, любила расчесываться, глядя в воды этого озера. Теперь-то все быльем поросло… Расскажу я тебе одну легенду, дошедшую до нас из седой старины. Потому и пришла я сюда, на кладбище, что тебе следует знать про это. Ежели такие дряхлые старухи, как я, не передадут ее потомкам, унесут с собой в могилу, не рассказав молодым, предки могут обидеться. Вот и ты, когда доживешь, вроде меня, до преклонного возраста, расскажешь эту легенду самой красивой, на твой взгляд, девушке, чтобы передать ее дальше. Так издавна заведено… — Старуха разулась и, подогнув под себя тощую ногу с узловатыми, как корни дерева, пальцами, уселась поудобнее. — Расскажу я тебе о беззаветной любви, — сказала она и опять замолчала.