Избранное - [13]

— Издавна существует обычай — петь на пиру. Мы с гулбой побратались, можно сказать, земляки теперь. Пусть же дочь его Балджид споет нам.

Девушка сидела на левой половине юрты рядом с матерью и старалась не смотреть на вана — он внушал ей робость.

— Дочь у вас красавица, — одобрительно произнес Джонон-ван, — будь у меня в хошуне парень ровня ей, непременно просватали бы. Кстати, и наши женщины красотой не обделены. Нынешняя супруга богдо-гэгэна — из наших мест. И девушки у нас голосисты. Однако послушаем, девушка, как ты поешь.

Гулба и бэйсе переглянулись. Джонон-ван, чтобы расположить к себе слепнущего богдо-гэгэна, подсунул ему свою землячку, желтолицую, толстую и распутную девку. «Хороша буряточка, — думал ван. — Не так давно один из офицеров Унгерна, бурят Джомболон, обещал мне раздобыть красотку. Обманщик! Забрал моих лучших коней — и ни девушки, ни денег!» В то время можно было уповать на милости богдо, а сейчас и на это надежды почти не осталось.

Балджид сидела потупившись. Щеки ее пылали, она явно стеснялась петь. Хандуумай незаметно подтолкнула ее локтем: начинай же! И она запела.

Сперва голос ее дрожал, но постепенно набирал силу. Она уже без страха смотрела на мужчин. Вот сидит Джонон-ван, похожий на страшного идола — такие же выпученные глаза и оскаленные зубы; вот ближе к выходу — слегка захмелевший Чойнхор; а рядом с ним — незнакомый мужчина с тяжелой челюстью. Он наклонился к другому своему соседу, китайцу, светлолицему, с круглыми рыбьими глазами, одетому в черный халат, и шепчет что-то.

Балджид пела и пела. Чойнхор вдруг всхлипнул. Хороша была песня, а сама певица еще краше — подперла пальчиком щеку, волнующие глаза ее сияют, они как темная вода в полынье.

Взгляды Хандуумай и Джонон-вана встретились. В его глазах читалась воля человека, привыкшего повелевать, и вместе с тем изворотливый ум и пристрастие к авантюрам. В ее — готовность женщины не упустить удобный случай и извлечь из него выгоду.

В разгар пира Джонон-ван пригласил вдруг гулбу в малую юрту. «Быть принятым в этой юрте, битком набитой коврами, расписными сундуками, шкафчиками со старинными книгами, парадным платьем и оружием, означает особую милость», — смекнул гулба. Ван налил себе и гостю водки в серебряные чарки.

— Ну, за ваше счастливое путешествие. Кстати, не хотите ли погостить у меня денька два-три? Вы, гулба, видать, человек бывалый, нам бы с вами потолковать, посоветоваться.

Дунгар выпил водку, долго и старательно вытирал со лба пот: прикидывал, чем объясняется такой прилив гостеприимства у неприветливого поначалу вана.

— Какой я советчик, положение дел в Монголии знаю плохо. Однако думаю, что новому правительству доверять можно. Ведь оно оставило на троне духовного владыку — богдо-гэгэна.

— Ему осталось сидеть там считанные дни, — хмуро сказал ван.

— Но ведь новой власти уже три года.

— Хоть тигр и в горах, а конь все равно шарахается. Я вперед гляжу, уважаемый Дунгар, и вижу, что не пройдет и года, как нам, князьям, придет конец.

— Но разве вы не владеете, как и прежде, огромными стадами скота, отарами овец и табунами? Уверен, вам не придется, как мне, спасаться бегством.

— Богатства наши при нас останутся, не позволим поднять на них руку, а значит, и бежать в чужие земли нам ни к чему. Среди нас много опытных чиновников, поглядим, как без них народная власть обойдется, — гневно сказал князь и залпом осушил чарку. — Погостите у меня. Сейчас велю поставить для вас отдельную юрту.

Чтобы окончательно расположить к себе Дунгара, Джонон-ван преподнес ему в дар китайскую коляску с раздвижным верхом, на рессорах, просто чудо! Так и попался Дунгар, старый опытный волк, в ловко расставленную ловушку. Первой пришла в восторг Хандуумай.

— Какой щедрый дар! Чем мы сможем отблагодарить вана? — воскликнула она, жадно разглядывая коляску и прекрасно зная, какой расплаты он ожидает. У нее чесались руки поживиться еще чем-нибудь, не менее ценным, из богатейшей казны известного монгольского нойона.

А пир шел своим чередом. Все ели и пили так, словно завтра наступит конец света. А кое-кто рассуждал: теперь не скоро дождешься от Джонон-вана такого угощения и не следует упускать счастливый случай.

Наступила ночь.

Чойнхор ревниво наблюдал, как Хандуумай с дочерью носятся от большой юрты к малой и обратно. «Хватит пить», — сказал он себе, но было уже поздно, благоразумие покинуло его. Где же женщины? Куда они подевались? Томимый подозрениями, он постучался в юрту гулбы.

— Кто там? — раздался голос Хандуумай.

— Я, Чойнхор.

— Мы спим. А ты потерпи до рассвета и не шуми, не позорь бурят.

— Ах, вот оно что!

Чойнхор со всех ног бросился к малой юрте вана.

— Вы куда? Ночевать ступайте в главную юрту, — преградил ему дорогу караульный.

Чойнхор с силой оттолкнул его и сорвал дверь. Все, что произошло потом, представлялось ему как в тумане. Он только помнит, что тащил Балджид за волосы, а кругом него суетились люди с криками: «Вяжите его, в войлок катайте! Где ружье вана?» Как ему удалось вырваться, он не знает. Только проскакав верхом во весь опор изрядное расстояние, Чойнхор пришел в себя. На востоке едва занималась заря, с юга тянул прохладный ветерок. Неужто он взял чужую лошадь? Да нет, это его конь. Как же все произошло? Вспомнилась Хандуумай, в руках у нее свечка, она истошно вопит. Обхватив руками голые коленки, плачет навзрыд Балджид. Пошатываясь, стоит гулба и щурит рысьи глаза. Неужто у Чойнхора достало сил забежать в большую юрту, схватить седло и отыскать своего коня? Не помнил он, как вырвал Балджид из объятий Джонон-вана, как голый ван искал нож…