Избранное - [23]

«Вот что значит — дурно нажитые деньги», — говаривал своим детям некий Камадая, твердый духом.

Судно «Дзиндзумару», что не боится ни волн, ни ветра

Знаменитый купец из Идзумо

Женщина из Китахама, что почитала бога метлы

Какое же это семя посеяли в своей предыдущей жизни даймё?[39] Как поглядишь на их привольную жизнь, — ну, не иначе как живой Будда перед глазами. Не зря говорится: если взять доход даймё в миллион двести тысяч коку и ежегодно вычитать по пятьсот коку с самого года блаженного упокоения Шакья Нёрай до нынешнего дня, и то все же лишку останется.[40] Да, до чего широк этот мир — уразумеешь со всей ясностью, когда узришь расстояние между великим человеком и малым. Недавно в Идзумо появился один богач, по имени Караканэя. Намереваясь накопить еще больше, он построил большой корабль и назвал его «Дзиндзумару» — «Волшебное судно»: нагрузи на него три тысячи семьсот коку, и то еще осадка не глубока будет. Ходил куда хотел по северному морю, наконец пришел в Нанива и начал торговать рисом. Со временем заведение его стало процветать, а все оттого, что дело велось с умом и рассчетом.

Рисовый город — Китахама[41] — первейший порт Японии, каждый час здесь заключаются заочные биржевые сделки на пятьдесят тысяч кан. Этот рис горами громоздится в складах. Купцы принимают во внимание и вчерашнюю бурю, и завтрашний дождь, размышляют, откуда облака подымаются, ночью делают все расчеты, и вот уже есть и продавцы и покупатели. Спорят за каждые несколько фун, собираются большой толпой, все уж знают друг друга в лицо, торгуют по тысяче, по десятку тысяч коку риса и, как ударят по рукам, нисколько от своего слова не отступают. Бывает ведь и так: берут деньги, на векселе гарантийную печать ставят, подтверждают, что вернут точно, в любой час, по первому требованию, но на деле все тянут и тянут, вот и начинаются раздоры. А тут не изменят и вскользь брошенному слову, пусть даже одни облака были ему свидетелями, точно в срок, невзирая, прибыль это принесет или убыток, продают и покупают, как было договорено. Широкая душа у того купца, что из первейших в Японии, такие и торгуют широко.

Как обведешь взглядом город от моста Нанива к западу — сто равных видов! Тысячи строений тянутся рядами черепичных крыш, белая глина стен так ярка, что отнимает блеск у снега на рассвете. Соломенные кули с рисом громоздятся пирамидами высотой с криптомерии, как погрузят их на лошадь — будто горы задвигались, на больших дорогах грохот такой, словно взрываются мины, мелкие суда и баржи без счета качаются на волнах реки, как ивовые листья осенью. Щупы так часто сталкиваются остриями, будто это бамбуковый лес, где залег молодой тигр.[42] Тучей разворачиваются большие счетные книги, счеты трещат градом, звон весов заглушает вечерний колокол, сквозняк раздувает занавеси контор. Купцов много, но самые давние и богатые дома держат Ока Хидзэнъя из Наханосима, Кия Фукэя, Хогоя, Сиоя, Оцукая, Куваная, Коноикэя, Камия, Бидзэнъя, Увасимая, Цукакутия, Ёдоя. Некоторые сейчас уже прекратили дело, а живут по-прежнему широко. Многие некогда занимались в этих местах торговлей вразнос, но вдруг привалила удача, и вот уже такого величают барином, на голове у него — круглая шапочка, как у дельцов, что отошли от дел, в руке посох с рукояткой в виде молотка, сзади идет слуга, неся сандалии на смену. А все они крестьянские сыновья из окрестных деревень провинций Ямато, Кавати, Сэтцу, Идзуми. Там ведь принято так: старшего сына дома оставляют, младших посылают в ученики; пока еще под носом не просохло да деревенская вонь не выветрилась, служи на посылках — бегай за соевым сыром, мандаринами, а как сносит ученик по нескольку смен платья да подрастет, уже сам себе герб по вкусу выбирает, старается причесываться по моде. Научается держать себя как люди, хозяева берут его с собой в театр Но,[43] на прогулки в лодке, учат писать цифры на песке — «как на бегущей воде…».[44] Ученик одной рукой ребенка качает, другой учится на счетах откладывать, скоро ему волосы на лбу у висков подбривают,[45] вручают мешок и посылают собирать деньги за проданное в рассрочку. Дальше — больше, он уж и в приказчики выходит, присматривается да у других перенимает, открывает собственную торговлишку — о прибыли умалчивает, убыток на родителей списывает, а как на ноги становиться надо, так подведет и родителей и поручителя. Потраченные деньги не вернешь, дело улаживают, чтоб не было шума, но этот приказчик уже никогда не подымется выше бродячего торговца. И сколько таких — не исчислить. Однако иные все же делаются богачами — были бы способности.

По большей части в Осака люди с хорошим состоянием не принадлежат к старинным родам, большинство вышло из Китидзо да Санскэ.[46] Привалило неожиданно богатство, вот и наступает их час: сами обучаются искусству слагать стихи, игре в мяч, стрельбе из лука, игре на флейте и барабанчике, составлению ароматов, чайной церемонии, с приличными людьми знакомства водят, забывают деревенские словечки. Конечно, все еще зависит от того, чему человека выучили. Не бывает разве, что потомок кугэ делает искусственные цветы на продажу? А значит, в службе первое дело, чтобы хозяин попался хороший. И не обязательно, чтобы он был богат. В Китахама, возле улицы Касёмати, жил столяр, у него тоже были два мальца-ученика. Он изготовлял для таких известных меняльных заведений, как «Атарасия» или «Тэннодзия», денежные ящики на десять канов, ничем не занимался более, уж все их размеры наизусть знал, а вот деньги из этих ящиков в руки не попадали. Ученики выросли, свои мастерские завели и стали делать то, чему научил хозяин, — крышки к кастрюлям да ящики для огнива и трута, ничего другого не умели. А жаль! Ведь попади они в большое дело, могли бы стать состоятельными людьми.