Избранное - [162]

Вдруг прямо из дождя и мрака, чуть не прыгнув к нам на палубу, выскочил поисковый сейнер. Он попятился назад, укутавшись пеной, и уткой закачался на волнах. На его нос вышел сам капитан, Володька Груздев. Кивнул нам и начертил в воздухе баранку.

— Да знаем, — вздохнул Петро.

— Значит, Володя, ничего нету? — спросил Мишка.

Володька улыбнулся и опять начертил в воздухе круг.

— Уже четвертый за сутки, — пожаловался Мишка.

— Плохой тот рыбак, Миша, — улыбнулся Володька, — если девять раз поднял пустой невод и не уверен, что в десятый он с рыбой. Держи хвост пистолетом.

— Да мы ж и так…

— Давай, дед, наведу, — оборвав Михаила, обратился Володька к Егоровичу. — Рыбы кругом, как грязи.

Егорович кивнул.

— Заметано. — Володька, не снимая рук с бедер, повернулся к своей рубке, из окна которой торчала голова его помощника. — Готовь, чиф, аппаратуру.

— Да подожди… не выбрали же.

Последнее грузило звякнуло на палубу, сверкнуло последними капельками забортной воды. Опять все сначала. Ну, что ж. Сначала так сначала. Только лучше, когда это «сначала» после богатой сдачи.

Поисковик маячит впереди, на топе его мачты горит зеленый огонь. Кривоглазый Кешка, по прозвищу «Камбала», уселся на площадке с двумя буями, их он кинет на косяк, один на начало косяка, другой на конец его.

Поисковик падал то в одну, то в другую сторону, круто разворачивался и прописывал уже обследованные участки — ясное дело, Володька ищет косяк побогаче и все время высовывается из рубки, может, боится, что Камбалу смоет.

Ну скорее бы эти три коротких гудка — приготовиться, потом длинный — отдать шлюпку.

Но их пока нету. Парни, расслабив недавнее напряжение, отдыхают. Отошли от своих мест и пристроились, где поменьше волной хлещет. Молчат. Как будто забыли, что впереди поисковый…

И вот они, короткие гудки, Кешка вскочил, поднял буй — мы все курками к своим местам. Замерли.

И… пять коротких — отставить!

— Да что ж он? Нарочно, что ли?

Ходим час, ходим два. Водички по палубе гуляет побольше, и по ней уже, не хватаясь за снасти, не проберешься. Сейнер как телега на ухабинах и мокрый до клотика — капитально взыгралась погодка.

Толик посинел весь, втянул голову и сунул руки в подмышки, прислонился к рубке. Чуть ссутулился. Петро вцепился в борта шлюпки и не вертит головой, Михаил колотит расслабленными кистями по плечам, сгоняя кровь к кончикам пальцев, Сергей прирос к багру.

Задумались парни. Душой каждый из них не на этой вот ходящей палубе. Мишка сейчас вспоминает своих ребятишек, младшенький у него уж очень забавный: когда ему было полтора годика, точнее, когда начал говорить, то вторым словом после «папа» — по Мишкиным рассказам, первым он произнес «папа», а не «мама», хотя «ма» произносил и раньше, конечно, — он кричал: «Хеба, хеба» — и тянулся к горбушке.

Толик думает о своей Ларисе, как она, стоя на причале, переминается с туфельки на туфельку и терзает носовой платочек. У Петра же вообще что-то непонятное: «Петинька-а!»

У Сергея не все нормально по этой части, не получилось у него с женой. Сергей никогда не распространяется о причинах разлада, только раз как-то оговорился: «Любви не было, что ж тут неясного?»

* * *

Мишка хлопнул ладонями, сорвал перчатки, сунул их под мышку и полез за куревом. Вытащил грязновато-мятую пачку «Беломора», негнущимися пальцами стал выкидывать рваные папиросы.

— Эй, эй! — закричал Петро и похлопал себя по губам.

Михаил отнес Петру раскуренную папиросу, сунул ему в рот. То же самое проделал и с нами.

— На сдачу придем последними, — дрожащим голосом бубнил он. — Очередь уже большая, сегодня все с рыбой…

— Миша, и когда же ты замолчишь?

— Ты лучше, братка, организуй чаю, — толкнул его Сергей.

— О! И правда.

Минут через двадцать каждый держал по кружке чаю. Михаил разбавил свой полбанкой сгущенки, Сергей пил почти заварку, Петро вприкусочку похрустывал.

— Да-а-а, придешь это с работы, — замечтался Михаил, — на столе кастрюля дымится. Со щами. Или пельменями. Пацаны тут как тут, с ложками. Колотят по столу. Когда я ем, младший смотрит мне в рот, а сам не ест. Жена всегда ждет.

— Лариса тоже всегда ждет, одна ни за что не сядет. Ругаю ее за это, ведь иногда на работе задержишься или с корешом, а она ждет.

— Все, видно, жены одинаковые.

Три коротких гудка осколками — к своим местам. Камбала поднял буй, Михаил занес молоток. Секунды — и длинный гудок… По-о-ошел, зашуршал неводок в пенистое море. Разметались нормально, хоть погодка и «на любителя». Задыхающиеся и потные, хватаясь за что возможно, стекаемся к лебедке.

— Вот пироги так пироги, — смеется Мишка.

— Чаво? — передразнил его Толик.

— Чаво, чаво, — наигранно возмутился Мишка. — Да ничаво, во чаво.

Поисковик обошел вокруг невода, возвратился к борту. Володька опять вышел к брашпилю, показывая сразу оба большие пальца.

— Есть, да, Николаич?

Володька опять показывал два больших пальца.

— Может, опять пустырь, — пропыхтел Петро.

— Это ты уж как всегда…

— Пхе-х! — дядя Степа включил лебедку.

Выбираем. В неводе прогуливаются реденькие косячки, так называемая «верховая», большой рыбы пока не видно. В плохую погоду бывает так, что она держится на глубине, у самых низов невода. Но выборка подходит уже к середине, а ее пока не видно.