Избранное - [125]

Пока все это рассказывалось, жена смотрела на Тёнле так, будто хотела заглянуть ему в душу; отложила в сторону веретено и крепко держала мужа за руку. Ждала, когда они останутся наедине, чтобы спросить, о чем при людях спрашивать совестно.

Тёнле рассказал о себе, но вкратце, без подробностей; потом чуть–чуть небрежно отстегнул пояс, вспорол его ножом и высыпал на ладонь серебряные гульдены.

— Вот, заработал, — объяснил он. — Продавал гравюры, много стран обошел.

На глазах у всех Тёнле пересчитал деньги: тридцать звонких монет по двадцать крейцеров каждая — кругленькая сумма, почти капитал. Он протянул их жене.

— Возьми–ка, жена, эти цванциги, пригодятся.

Потом достал еще десять гульденов и отдал их, не проронив ни слова, матери.

Снова подошел к колыбельке полюбоваться маленькой Джованной; она безмятежно спала, он протянул было руку, чтобы разбудить и приласкать дочь, но удержался, и рука его застыла, не коснувшись красненького личика. Ему показалось, будто дитя улыбается, и он весь так и просиял.

Идя к очагу, где семья собралась в ожидании новых рассказов, он вдруг вспомнил, что, прежде чем войти в дом, оставил в сенях те два эстампа, которые не стал продавать, потому что они ему самому нравились: он хотел их оправить в раму и повесить на стене, один слева, другой справа над очагом. Тёнле развернул их, чтобы показать при свете.

На первом эстампе было изображено нападение волков на сани ночью в зимней чаще. Кучер без шапки изо всех сил удерживал обезумевших от страха лошадей, вцепившись рукой в поводья. Другой рукой он сжимал кнут, пытаясь отогнать волка, набросившегося на пристяжную; в чаще мерцали красноватыми огоньками налитые кровью глаза хищников. Сзади, среди разбросанных в беспорядке вещей, бородатый мужик стрелял с колена из длинноствольного ружья по настигавшим сани разъяренным волкам. Дуло изрыгало молнию, рассекавшую темноту, и было ясно, что пуля непременно поразит готового впрыгнуть в сани зверя прямо в разверстую пасть! Один уже корчился на дороге, другой чуть поодаль коченел среди сугробов.

Казалось, было слышно ржание лошадей, свист кнута, вой волков, треск выстрела. Картина всех заворожила: сначала ее рассмотрели всю в целом, потом перешли к мельчайшим деталям, следя за пальцем Тёнле.

— Папа, — спросил Марко, — вы были там, где живут волки?

— Я дошел до Карпатских гор, там встречаются волки. Нападают они только зимой, с голоду.

Все замолчали и посмотрели на дверь. Пес во дворе лаял на луну, не на чужого.

Тёнле развернул второй эстамп. Здесь была представлена охота на медведя. Среди лесистых холмов поднялся на дыбы гигантский медведь; передними лапами он отбивался от окружившей его своры собак. Два пса уже впились клыками в исполина, остальные прыгали вокруг или, израненные, валялись на земле; всюду пятна крови — на траве, на шерсти медведя и собак. Охотник бесстрашно потрясал в воздухе огромным ножом, его товарищ целился из ружья, выжидая удобный момент, чтобы нажать спусковой крючок. Безоружный юноша, прижимая к груди собаку, из вспоротого брюха которой сочилась кровь, мчался прочь; обернувшись, он глядел на медведя: выражение лица, перекошенный рот — все внушало зрителю ужас и сострадание.

И этот эстамп они долго рассматривали при свете огня: одних поражала величина медведя, других — смелость собачьей своры, а кого–то — дерзость охотников.

— Я смастерю две отличные рамы, — вызвался Петар. — У меня есть лиственничная доска с сучками–живинками. Картины в них будут смотреться хорошо.

Наконец он в своей постели, рядом жена и двое малышей в колыбельках бок о бок. Холода Тёнле не успел почувствовать, они с женой быстро согрели друг друга. Мороз начертил на окнах причудливые узоры, лунный свет, отражаясь от снега, наполнял комнату нежным рассеянным полумраком и искрился в иголочках инея, выступившего вдоль стен у потолка, так что казалось — лежишь под звездным летним небом. Он любил жену в эту ночь, потом заснул, прикрыв ее грудь ладонью.

С первыми лучами солнца он проснулся под звон праздничных колоколов и под рождественские колядки, с которыми направлялись в город его земляки. Звуки сталкивались в морозном воздухе, пение то нарастало, то снова затихало; слов он, сколько ни напрягал слух, не мог разобрать, но, судя по направлению и силе голосов, Тёнле догадывался: это мужчины пошли из Эбене, а это женщины из Бальда и Прудегара. Он вспомнил, как в детстве тоже ходил и распевал по улицам, а снежок поскрипывал под рифлеными подметками. Он запел про себя вместе с уличным хором, повторяя слова древнего гимна:

Прошло четыре тысячи лет

с тех пор, когда Адам грешил,

и вот пришел он в мир,

……………………..

любимый наш Господь…

Родился в зимний час

он в нищете, под вой метели,

вол и осел его согрели

своим теплом…

О всемогущий боже!

По милости твоей зажжен свет горний,

стоит земная твердь и бьют удары молний,

а ты родился жалким бедняком!..

Колокола стихли. Жена выскользнула из кровати и торопливо оделась: как всегда по утрам, спешила разжечь огонь. Тёнле лежал и прислушивался: Петар с кем–то разговаривал в сенях, открылась и закрылась дверь, засмеялись под окнами, парни и девушки перекликаются друг с другом. Снова запели: