Избранное - [18]

Пойдем-ка на убогий ужин.

«В провинциальном городе чужом…»

В провинциальном городе чужом,

Когда сидишь и куришь над рекою,

Прислушайся и погляди кругом —

Твоя печаль окупится с лихвою.

Доносятся гудки и голоса,

Собачий лай, напевы танцплощадки.

Не умирай. Доступны небеса

Без этого. И голова в порядке.

«Посреди медуницы и мака…»

Посреди медуницы и мака

и в краю голубого вьюнка

наконец-то дождался я знака,

принесенного издалека.

Пролетел, накренясь, надо мною

норд-норд-вест, планерист и посол,

рассказал мне, что стало с тобою,

и потом на посадку пошел.

Кто-то вышел из темной кабины

и сорвал шлемофон на ходу, —

значит, нынче твои именины,

и опять мы, как прежде, в ладу.

Я спустился в забытый розарий

с холодевших альпийских полей

и цветок, заскорузлый, лежалый,

вдел в петлицу кожанки своей.

Ты им будешь — но через четыре

или три воплощенья на свет;

но пока, при тебе, в этом мире

ни пощады, ни выбора нет.

И небес обгорелая синька,

безнадежный космический зной —

черный взор твоего фотоснимка,

проступающий в бездне ночной!

Не гляди! Мне и так одиноко,

мне бесслезные веки свело,

разреши мне вернуться с востока

под твое ледяное крыло.

«У зимней тьмы печали полон рот…»

А. А. Ахматовой

У зимней тьмы печали полон рот,

Но прежде, чем она его откроет,

Огонь небесный вдруг произойдет —

Метеорит, ракета, астероид.

Огонь летит над грязной белизной,

Зима глядит на казни и на козни,

Как человек глядит в стакан порожний,

Уже живой, еще полубольной.

Тут смысла нет, и вымысла тут нет,

И сути нет, хотя конец рассказу.

Когда я вижу освещенный снег,

Я Ваше имя вспоминаю сразу.

В ПАВЛОВСКОМ ПАРКЕ

А. А. Ахматовой

В Павловском парке снова лежит зима,

и опускается занавес синема́.

Кончен сеанс, и пора по домам, домам,

кто-то оплывший снежок разломил пополам.

Снова из Царского поезд застрял в снегах,

падает ласково нежный вечерний прах,

и в карамельном огне снова скользит каток,

снова торгует водой ледяной лоток.

Сколько не видел я этого?

Двадцать, пятнадцать лет,

думал — ушло, прошло,

но отыскался след.

Вот на платформе под грохот товарняка

жду электричку последнюю — будет наверняка.

Вон у ограды с первой стою женой,

все остальные рядом стоят со мной.

Ты, мой губастый, славянскую хмуришь бровь,

смотришь с опаской на будущую любовь —

как хороша она в вязаном шлеме своем, —

будет вам время, останетесь вы вдвоем.

Ты, моя пигалица, щебечущая кое-как,

вечный в словах пустяк, а в голове сквозняк.

Что ты там видишь за павловской пеленой —

будни и праздники, понедельничный выходной?

Ты, настороженный, рыжий, узлом завязавший шарф, —

что бы там ни было — ты справедлив и прав!

Смотрит в затылок твой пристально Аполлон,

ты уже вытянул свой золотой талон.

Ты, мой брюнетик, растерзанный ангелок,

что же? Приветик. Но истинный путь далек.

Через столицы к окраинному шоссе.

Надо проститься. А ну, подходите все!

Глянем на Павла, что палкой грозит, курнос.

Что-то пропало, но что-нибудь и нашлось!

Слезы, угрозы, разграбленные сердца,

прозы помарки и зимних цветов пыльца.

Чашечка кофе и международный билет —

мы не увидимся, о, не надейтесь, нет!

Ты, моя бедная, в новом пальто чудном —

что же мне делать? Упасть на снега ничком?

В этом сугробе завыть, закричать, запеть?

Не остановитесь. Все уже будет впредь.

Падают хлопья на твой смоляной завиток —

я-то все вижу, хоть я негодяй, игрок.

Кости смешаю, сожму ледяной стакан,

брошу, узнаю, что я проиграл, болван,

взор твой полночный и родинку на плече —

я не нарочно, а так, второпях, вообще.

В Павловском парке толпится девятка муз,

слезы глотает твой первый, неверный муж.

В Павловском парке вечно лежит зима,

падает занавес, кончено синема.

Вот я вбегаю в последний пустой вагон,

лишь милицейский поблескивает погон.

Сядь со мной рядом, бери, закури, дружок, —

над Ленинградом кто-то пожар зажег, —

тусклого пламени — время сжигает все,

на знамени Бог сохраняет все.

ТЕМНОТА ЗЕРКАЛ

«Ночной истребитель, во мраке…»

Ночной истребитель, во мраке

Пронзающий правду и ложь,

Как будто бы пачку бумаги

Проходит охотничий нож.

Раскинув косыми крылами,

Уставший от тайных трудов,

Ты падаешь в грязное пламя

Бесчинствующих городов.

Убийство твое поправимо,

Хотя и окончен полет.

Ты — женщина наполовину,

И это спасенье твое.

Лежишь на случайной постели,

Зеленым зрачком поводя,

Ты кто же теперь в самом деле,

Машина? Русалка, дитя?

Я стал бы твоим ординарцем,

Когда бы не знал наперед,

Что в небе твоем кардинальском

Погибну, как первый пилот.

Тебя обуздать невозможно,

Любить тебя надо, пока

Не сгинешь ты тварью безбожной

В ночные свои облака.

«Темный дождик в переулке…»

Темный дождик в переулке,

Негде высушить носки —

Вот про это пели урки,

Умирая от тоски.

Вот про это, вот про это,

Вовсе ни о чем другом.

Никого нельзя проведать,

И никто не пустит в дом.

Черный кофе, черный кофе,

Красно-белое вино,

Дорогие, что вы, что вы,

Разве вам не все равно?

Если я войду незваный,

Отсыревший до нутра

И устроюсь возле ванной

До шести часов утра?

Что же делать? Что же делать?

Кто-то запер адреса.

Он же щедро сыплет мелочь

Чаевую в небеса.

Или, может быть, оттуда

Водопадом пятаков

Опускается простуда —

Заработок простаков.

СОСЕД ГРИГОРЬЕВ

Нас двое в пустынной квартире,

Затерянной в третьем дворе.

Пока я бряцаю на лире,