Избранное - [5]
— У каждого человека есть своя звезда.
— Да, барышня, так говорят…
— Высоко, высоко, в небесном краю.
— Да, барышня…
— Звезда светит, мерцает, будто слезами истекает, как жар-птица в небе летает…
— Да, барышня…
— Так Катарина сказывала…
— Сущая правда, барышня…
— Не больная я, слышишь?
— Конечно, нет…
— Я тебе нарочно все это говорю, чтоб ты понял: не хворая я, сказки вон даже помню, все до одной, которые давным-давно от Катарины слышала… Ты все головой киваешь, все притворяешься… Неужто и впрямь больной меня считаешь? Про звезды да про Катарину не зря толкую, чтоб ты понял: я все помню…
— Да, давешнее ты хорошо помнишь.
— Правда. Но не перебивай меня. Про Катарину я вспомнила, про соседку, нарочно, узнать хотела, станешь ли ты поддакивать: ты поддакнул, будто знал ее. А знать-то не знал. Поддакнул просто так, чтоб не перечить недужной.
— Не горюй, молочка вон выпей, пока не остыло.
Анастасия пила молоко. Оно было как парное.
— Сосни-ка, барышня, приятного сна…
— А что он сделал, серб?
— Да перестань ты про него… Хочешь, я расскажу тебе смешную историю? Стойковича знаешь? Корчмаря со вставными зубами… Знаешь, факт… Немцы, когда пришли, перво-наперво принялись нужники во дворе школы ставить. Видимо-невидимо немцев-то здесь. На Дунае у них свои интересы… Люди они цивилизованные, обосноваться еще не успели, а уборные уже понастроили… Высшие чины, офицеры стали столоваться у Стойковича: готовит он отменно, вино у него выдержанное, цуйка старая. Нужника своего у Стойковича не было, так он изловчился, стервец, дыру в заборе прорубил, мол, для господ офицеров, а заодно и для себя, он-то по соседству со школой живет. Один из всей деревни стал в немецкие уборные ходить и очень этим загордился, дылда долговязая. Пошел он вчера ночью по нужде, а сам сильно под мухой был да и свалился в яму. Утром лестницу ему туда спустили, еле выволокли. «Что ж ты не кричал, вылезти не пробовал?» — спрашиваю я его. «Да что толку барахтаться, я по шею в дерьме был, шевельнусь — оно ходуном и ходит…»
— Ну, и что тут смешного?
— Что, что? Все. Пошел он на Дунай, скинул одежду, чтобы ее водой унесло. Купался и со смеху покатывался. Он, корчмарь. «Чего ржешь-то?» — кричу ему. «В дерьме я выкупался…» — гоготал Стойкович.
— Ничего смешного.
— Да ну, — хохотнул Костайке.
Только сейчас Анастасия как следует разглядела его. Когда он смеялся, лицо, шея, руки его краснели от натуги. Глаза косили. Один глаз был зеленый, другой голубой. Про таких, про косоглазых, говорят: дурной глаз — на вас, добрый — про запас.
— Видишь, господин Костайке, тебе смешно, а серб лежит на развилке без свечи в головах, срам-то какой.
— Я смеюсь, барышня, чтобы развеселить тебя.
— А ты ведь знаешь: свеча не горит — душа усопшего мается, по белу свету блуждает, покоя не обретет.
— Пустое, барышня…
— Недобрый знак — без свечи помереть, негоже, чтоб человека, как собаку, в землю зарыли или вовсе не зарыли… Ни подушки в головах, ни одежды погребальной, ни свечи затепленной, ой, грех какой, душе без света отходить…
— Бабья болтовня, барышня…
— Человек — не собака, человек есть человек, как ты не понимаешь?
— Понимаю, барышня, как не понимать, что я, круглый дурак или жандарм какой?
— На развилке покойник лежит, одни мухи его стерегут, обмыть, обрядить, свечу засветить некому. Кто усопшего оплачет? Оплачет сырая земля, оплачет лист зеленый, а мы, люди? Оплакивать у нас его некому?
— Он не наш покойник, барышня, с какой стати его оплакивать?
— А издеваться зачем? Бедная страна, горемыки мы разнесчастные, мертвого и то оплакать не можем.
— Пускай его Стойкович оплакивает, он ведь из ихних, впрочем, может, и из других.
— Ты-то почему вмешиваешься, перстом указуешь, кому оплакивать его, а кому нет?
— Я?
Лицо Костайке пожелтело, как у покойника. Сухая, пергаментная кожа сморщилась. Он тяжело дышал, глотая воздух, как мамалыгу.
— Зачем ты убил сову, что на колодезном журавле сидела, птицу мертвых, пустынницу, чтобы показать мне, как ты метко стреляешь?
— Какую сову? — засмеялся Костайке. — Ты и впрямь больна, бредишь, барышня. Ворону за сову приняла, да и ворону-то я не убивал, просто хлопнул в ладоши, она и улетела… Но сердиться на тебя не могу, в жару ты, глаза блестят, лежи-ка в постели… А я соседям накажу, чтоб приглядели за тобой… Ну, какой я ответчик за убиенного, посуди сама, барышня? Я, что ли, пригнал его сюда, я, что ли, убивал его? Скажу по секрету, потому как не чужая ты мне, добра тебе желаю, что Стойкович — серб в душе, серб до мозга костей. Жить-то он здесь живет, а в мыслях — с ними. Когда услыхал он, что его сородичи в горах сражаются, в Сербии, против немцев, помогать им стал едой, деньгами, укрывать их… Будто сама не знаешь? Сербские партизаны дважды в сутки переправлялись через Дунай: по ночам взрывали поезда, склады там, у себя, а с рассветом вертелись к нам, молоко будто приносили, а сами хоронились тут, отсыпались… Войны у нас с немцами нет, не то что у них. Ты слыхала про Ярчо Деспотовича? Слыхала. И я тоже, а разве я кому-нибудь сказал про него? Молчал как рыба. Стойкович ненавидит немцев, они убили его сына, который учился в Белграде… Сын был партизаном. У Стойковича есть еще два сына, младшие, дома они при нем живут. Немцев терпеть не может, но они у него пьют, едят, а корчмарь знай себе мошну набивает. Живет, богатеет на своих врагах. Малая толика доходов на сербов шла, тех, что Дунай переходили, малая толика… А потом с одним сербом закавыка вышла. Своих он прикрывал пулеметом… Те-то удрали, а его оставили. Гнались, гнались за ним немцы, а его вдруг и след простыл… Но собаки учуяли-таки: на обрубленной акации он затаился, в гнезде аистов. Сидит себе там, на деревню поглядывает, думает, что спасся… Ан нет, окружили его немцы, куда парню деваться, разве что улететь. Но у людей крыльев нет, барышня. Убежать-то он и по земле навряд ли убежал бы. А с дерева и подавно: изрешетили его пулями, выпал он головой вниз из аистиного гнезда, как птенец-несмышленыш, как подстреленная птица. Стойкович не пойдет на развилку, свечу сербу не поставит, да и никто не пойдет. Кому охота пропасть ни за грош? Смутное нынче время, барышня, каждый за свою шкуру трясется. Выкинь ты из головы бабьи россказни, свечки да мертвяков. Земля — не церковь.
Думитру Раду Попеску — поэт, прозаик, драматург — один из самых интересных и значительных писателей современной Румынии. Его проза неоднократно издавалась на русском языке (повесть «Скорбно Анастасия шла», роман «Королевская охота» и др.). В этом сборнике представлена многожанровая драматургия Попеску: драматическая поэма «Фаянсовый гном из летнего сада», социальная драма «Эти грустные ангелы», трагикомедия «Хория», памфлет «Цезарь — шут пиратов».
Россия и Германия. Наверное, нет двух других стран, которые имели бы такие глубокие и трагические связи. Русские немцы – люди промежутка, больше не свои там, на родине, и чужие здесь, в России. Две мировые войны. Две самые страшные диктатуры в истории человечества: Сталин и Гитлер. Образ врага с Востока и образ врага с Запада. И между жерновами истории, между двумя тоталитарными режимами, вынуждавшими людей уничтожать собственное прошлое, принимать отчеканенные государством политически верные идентичности, – история одной семьи, чей предок прибыл в Россию из Германии как апостол гомеопатии, оставив своим потомкам зыбкий мир на стыке культур.
Пенелопа Фицджеральд – английская писательница, которую газета «Таймс» включила в число пятидесяти крупнейших писателей послевоенного периода. В 1979 году за роман «В открытом море» она была удостоена Букеровской премии, правда в победу свою она до последнего не верила. Но удача все-таки улыбнулась ей. «В открытом море» – история столкновения нескольких жизней таких разных людей. Ненны, увязшей в проблемах матери двух прекрасных дочерей; Мориса, настоящего мечтателя и искателя приключений; Юной Марты, очарованной Генрихом, богатым молодым человеком, перед которым открыт весь мир.
Православный священник решил открыть двери своего дома всем нуждающимся. Много лет там жили несчастные. Он любил их по мере сил и всем обеспечивал, старался всегда поступать по-евангельски. Цепь гонений не смогла разрушить этот дом и храм. Но оказалось, что разрушение таилось внутри дома. Матушка, внешне поддерживая супруга, скрыто и люто ненавидела его и всё, что он делал, а также всех кто жил в этом доме. Ненависть разъедала её душу, пока не произошёл взрыв.
Рей и Елена встречаются в Нью-Йорке в трагическое утро. Она дочь рыбака из дельты Дуная, он неудачливый артист, который все еще надеется на успех. Она привозит пепел своей матери в Америку, он хочет достичь высот, на которые взбирался его дед. Две таинственные души соединяются, когда они доверяют друг другу рассказ о своем прошлом. Истории о двух семьях проведут читателя в волшебный мир Нью-Йорка с конца 1890-х через румынские болота середины XX века к настоящему. «Человек, который приносит счастье» — это полный трагедии и комедии роман, рисующий картину страшного и удивительного XX столетия.
Иногда сказка так тесно переплетается с жизнью, что в нее перестают верить. Между тем, сила темного обряда существует в мире до сих пор. С ней может справиться только та, в чьих руках свет надежды. Ее жизнь не похожа на сказку. Ее путь сложен и тернист. Но это путь к обретению свободы, счастья и любви.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Книга предлагает читателям широкое полотно румынской прозы малых форм — повести и рассказы, в ней преобладает морально-психологическая проблематика, разработанная на материале далекого прошлого (в произведениях В. Войкулеску, Л. Деметриус), недавней истории (Д. Богзы, М. Х. Симионеску, Т. Балинта) и современности (Ф. Паппа, А. Хаузера).