Избранное - [148]

Перевод И. Лемаш.

Одуванчик

Наш дворик красивей всего в апреле. Его можно считать и газоном, и цветником, но по сути дела он ни то и ни другое. Прежде его несколько раз перекапывали, засевали дорогой английской травой. Но наши ветры упрямо засыпали благородную, шелковую зелень семенами многочисленных диких растений, которые с упорством туземцев, привыкших ко всем капризам родной природы, вскоре душили изящную и нежную, требующую ухода иностранку.

А мы не горюем. Главное, что трава зеленая и густая, когда же она чересчур разрастается, мы приглашаем косаря, и тогда далеко вокруг разносится аромат скошенных лугов и пастбищ, и нас, в ком живет еще душа прадедов — пастухов и охотников, — охватывает щемящее чувство ностальгии.

Но вот сейчас, в середине апреля, только мы как-то утром распахнули окно, сотни и сотни широко раскрытых, желтых глаз вдруг уставились на нас и на голубое весеннее небо, ожидающее восхода солнца. Я очарован: такой — как бы это сказать? — безудержной красоты мне никогда не приходилось наблюдать у растений. Я не преувеличиваю: я страстно люблю цветы и деревья, но своей щедрой, монументальной красотой они рождают в нас совсем иные чувства. Цветники, парки, розарии, клумбы, оранжереи, зимние сады, питомники, цветочные горшки — все это природа, покорная человеческому воображению, его воле и причудам, ее чрезмерная красота и роскошь идут обычно в ущерб естественной силе и плодородию. Привитые, облагороженные растения за свой короткий солнечный век цветут и плодоносят, можно сказать, на радость человеку, своему тирану, а не себе, не своим опьяненным страстью сородичам, благостно и трагически отмеченным короной и клеймом пола. Стремительно, свирепо, кроваво, — зелено-кроваво — врывается человек в царство флоры в естественный процесс развития и совершенствования, для которого, как для идиллии, предопределено длительное существование.

А эти желтые, из чистого золота цветы, рассыпавшиеся по земле, посеяли более мощные, а может быть, и более разумные и уверенные руки, чем руки садовника. Благодарный, я нагнулся, чтобы лучше их рассмотреть, чтобы приласкать их. И сорвал цветок. Ничего не поделаешь. Давно известно — человек убивает то, что любит!

Какой прелестный цветок!

Если вглядеться внимательней, можно увидеть в нем уйму цветочков. И как все пригнано, какое совершенство! Множество миниатюрных лепестков, тычинок, пестиков, в которых ныряют разноцветные, блестящие букашки… И этот цветок мы считаем дикой травой, сорняком! Откуда к человеке столько душевной скудости, слепоты? То ли из-за необычайной скромности одуванчика. То ли потому, что его много, каждый может иметь его на своем клочке земли, и он не требует ни ухода, ни помощи, ни расходов? Вот он на пригоршне земли — наметенной к веранде пыли, — только ее смочил дождик, и он уже выглянул, поднял головку и смотрит на мир весело, почти смеется.

Лишь однажды мне довелось увидеть, как презренный одуванчик удостоился роли настоящих цветов, которыми люди, правда, чаще женщины, пользуются, чтобы украсить себя и свой дом, чтобы возвысить свою красоту. Да и то это была всего-навсего пятнадцатилетняя цыганочка (а мне тогда было не больше двадцати). Она несла помятое, закопченное ведерко и, лениво наклоняясь, перенимала его из одной руки в другую; сквозь дыры на плечах и на спине некогда красной, явно чужой кофты проглядывало ее молодое тело — темный сафьян цвета вишни, а слишком длинная юбка из черных и зеленых лохмотьев при ходьбе заплеталась вокруг ног. В ее с виду ленивых движениях чувствовались грация кошки, сдерживаемая сила и независимость. Несмотря на отрепья, ее загоревшее лицо было тщательно вымыто, а чистые волосы блестели, словно полированное эбеновое дерево. В локоны, спирально падающие от висков на грудь, украшенные медными и мелкими серебряными монетками, она вплела скромные одуванчики. Пораженный, я на мгновенье остановился, потому что и цыганочка встряхнула плечами, будто тоже собиралась остановиться, и, блеснув черными глазами из-под полуопущенных синих век, на ходу, через плечо бросила молодому господину:

— Что, хороша?

Я тотчас взял себя в руки и, чтоб не посрамиться перед этим существом, огрызнулся:

— Как не хороша… А для кого это ты нацепила столько дукатов?

Только теперь она взглянула мне прямо в лицо горячим вызывающим взором.

— Для того — кому дукаты!..

Перевод Т. Поповой.