Избранное - [131]

Когда он во второй раз подошел взглянуть сквозь стеклянную дверь, отделяющую общую часть террасы от лестницы, нет ли там Лены, мать окликнула его:

— Кого это ты поджидаешь? Поаккуратней, сынок, не шути с огнем… Уж не вздумал ли ты пустить в дом гостей в такое-то время? Займись-ка лучше своими уроками да музыкой.

«Теперь ей и музыка мила!» — подумал Вуле, сейчас особенно жалея, что, всегда, они двое — мать и сын — не находят общего языка. Ах, если бы отец был жив, другая была бы у него молодость, другая вера в себя и в жизнь.

В чуткой тишине военной зимней ночи весь дом, от чердака до укромных подвалов, содрогался от топота тяжелых солдатских сапог. Всю ночь люди вздрагивали от этих шагов, ибо патруль побывал почти в каждой квартире. И Вуле напрягал слух, пытаясь уловить другой, несравненно более сдержанный звук. Он почему-то был уверен, что девушка выжидает, пока воздух совсем «очистится», и тогда незаметно прошмыгнет к ним. Поэтому, даже заслышав шаги доктора и характерное шарканье его подметок о половик, Вуле еще считал, что не все потеряно. Между тем, прежде чем ключ доктора щелкнул в английском замке, за дверью послышались голоса — мужской и женский. Мужской несомненно принадлежал доктору и притом был он по-студенчески игрив, что наблюдалось за доктором всякий раз, когда ему представлялась возможность пересыпать изысканнейший «хохдойч» французским. Кровь бросилась Вуле в лицо; он кинулся на террасу — так и есть: это была Лена. Она тоже перескакивает с немецкого на французский, делая при этом множество ошибок, но последнее обстоятельство смягчено обворожительным смехом красивой девушки и ее застенчиво-взволнованным приглушенным альтом. На ней вполне приличное черное пальто с воротником и обшлагами из черного каракуля, на голове очаровательно сдвинутая набок шапочка того же меха. Из-под шапки выбиваются локоны, блестящие, по-молодому небрежные, которые придают детскую беззаботность ее правильному, строгому и бледному лицу и вообще всему ее облику, отмеченному печатью зрелости и достоинства. И только на левом плече клочок паутины да локоть чуть запачкан мелом — и это все. Подбородок и нос припудрены. Где она пряталась, где выжидала, где приводила себя в порядок? «Вероятно, — соображал про себя Вуле, — спускаясь сюда, она услышала шаги и, увидев немца на площадке, подошла к нему с видом гостьи, которая боится ошибиться дверью и просит осветить фамилию на стертой металлической табличке. Надо принимать мгновенное решение, — изобразить радостное изумление, поблагодарить его за внимание и прочее».

Стоило Вуле появиться в дверях, как Лена доверчиво подлетела к нему и, чуть смущаясь присутствием постороннего человека, подставила ему для поцелуя щеку. Доктор между тем с галантной покровительственностью пояснял:

— …Как видите, мне посчастливилось первому встретить вашу прелестную кузину… Прошу вас, прошу вас сюда… Воображаю, как обрадуется ваша тетушка… А потом извольте и ко мне на рюмочку настоящего мартеля; после путешествия в военных поездах оно вам будет весьма кстати… А… ваш кузен… судя по книгам… большой поклонник французов…

Больше всего Вуле боялся, чтобы встреча с матерью не произошла у немца на глазах, и поэтому, схватив Лену, потащил ее к себе, то есть на кухню. Когда доктор убрался восвояси, они задержались на миг в тесной прихожей перед кухней и обменялись быстрыми взглядами, сурово и напряженно сдвинув к переносью брови.

— Осторожней! — шепнул ей Вуле.

Она только моргнула в знак согласия и в то же время извинения.

— Мама, моя коллега Милена переночует у меня в комнате, она приехала сегодня поздно, только сейчас узнала, что ее родные на днях перебрались на Пашино Брдо. — Все это он отчеканил без запинки, словно вытверженное на память, между тем как старуха безмолвно смотрела на них, а потом еще добавил, как бы мгновенно решившись и снизив голос: — Она наша родственница; управляющему домом скажем, что она пришла утром, в другие ворота, через хозяйский дом. Если ночью снова будет облава, она ляжет к тебе в кровать, у тебя же будет озноб, и мы завалим тебя одеялами.

Старуха не могла прийти в себя от изумления — настолько непривычен был повелительный тон сына. Не успели они уйти к нему в комнату, как в кухню постучал немец и, улыбаясь, появился на пороге с голубой бутылкой под мышкой:

— Я подумал о том, что мне все равно придется спозаранку идти в свою амбулаторию. А там, кроме постели для дежурного, есть еще одна походная кровать. Это совсем рядом, на Ресавской улице, а вы, дорогая гостья, извольте занять мою постель… о… нет, нет, нет… Подождите, в награду пусть ваш кузен сыграет нам «Лунную сонату», чтобы мы позабыли про войну.

Хотя мысли и настроения Вуле совсем не соответствовали сонате, ему показалось, что после долгого перерыва он снова хорошо играет.

Когда они остались наконец одни в его старой комнате, Лена призналась, что в условленном месте не оказалось того, кто должен был ее дожидаться, — он, вероятно, попал в западню, а когда она очутилась в самом центре «горящего района», где проводилась облава, она вдруг вспомнила о Вуле, человеке, подходящем со всех точек зрения, в том числе и с той, что он был владельцем квартиры с двумя выходами на разные улицы, с террасой на крыше, по которой можно добраться до нового здания на Таковской, а оно, в свою очередь, тоже имеет несколько выходов на разные улицы, на развалины и пустыри. Ей надо отсидеться несколько дней, а за это время он должен помочь ей по возможности быстрее восстановить связи. О ее документах пусть не беспокоится. Но если все это для него тяжело, она уйдет, у нее есть еще адреса по соседству, на Палмотичевой и Владетиной улицах. Только во всех случаях необходимо доставить тот материал на Сараевскую улицу, в Кострешевское кафе, и отдать его в руки Неры, хозяйки, сказав, что это яблоки из Пожеги.