Избранное - [19]

Природа восстает со сна, как древле ода,

а скатерть-самобранка на столе

и стелется всё дальше год от года,

и перебранка сыплет по земле

метелицей, и телятся коровы —

галактики в божественном хлеву...

Вопросы, как послед, сизо-багровы,

и как-то боком я еще живу.

Пусть боком, но зато и избоченясь.

Стучу и падаю – ну что из бочки гром.

Еще живу, что квас шипучий, еле пенясь,

и, из последней мочи ерепенясь,

я боком выхожу, и оком, и нутром.

1974

СОРОК ЛЕТ СО ДНЯ СМЕРТИ АНДРЕЯ БЕЛОГО

Лазурь черна...

О. Мандельштам

Жизнь – костлявая катастрофа.

Лодкой плавает в глине гроб.

Словно вспученная Голгофа,

чуть не лопнул от муки лоб.

И лазурь в замогильном воске –

как захлопнутая веком ширь.

И вздувается на повозке,

на последней – булыжный пузырь.

Был рунист и жирел, как валух.

А экран был – как ранка к ранке.

Жизнь, заверченная на штурвалах,

колесованная на баранке.

Распят был на себе, как Бог.

Молодец посреди богородиц.

О буддический скоморох,

изнасилованный юродец.

Во взошедший над веком лбище,

как в огромную полусферу,

когтем вписывала судьбища

и отчаяние, и веру.

Как малиновый куст, кипел

шут атласный в багровой рясе

и кровавые сгустки пел,

уходя навек восвояси.

В три пространства, как бес, свища

вдоль по осени оробелой,

мозгу ярого был свеча,

только мозг был белый-пребелый.

1974

ОДА НА 1975 ГОД

1

Я и живу и жду, гадая по годам,

и каждый год в архив я складываю оду.

А долю я себе как бы от Бога дам,

как летопись судеб суровому народу.

И по году иду не спрашиваясь броду,

от глада гладок став, и в каждую погоду

я – голый Божий червь, единственный Адам.

2

Внемли же, Новый Год, неправде, что я гладок!

Скажи, что я – весь век кочующий архив,

где годы, как пуды досад и неполадок,

навалены давно, в отчетах закружив

чиновного враля, как в вальсе, но порядок,

как музыка, парит поверх бумажных грядок.

Печать на Старый Год? А я служу и жив.

3

И сыплются часы, как дождик, по палате.

Здорово, Новый Год! Здорово, старый крот!

Все старые счета предъявим мы к оплате.

Попробуй-ка уйти от нас любой банкрот!

(А дома я, как дед, залезу на полати).

Теперь мне исполать, хоромине на блате,

лежать и нежиться, как труп, разиня рот.

4

Торчат глаза совы иль серого кота.

И наваракал что мне нынче сей оракул?

Что коготь или клюв царапал? Неспуста

я с прошлым запросто, как с будущим, балакал,

поставлен на кон быв или посажен на кол,

и счастие зараз и горе я проплакал:

одна чиновная осталась суета.

5

Расписки, описи, отчеты и счета,

приказы, песенки, записки и тетради...

И самому себе теперь я не чета.

Меня, о Господи мой Боже, не укради!

Да о какой уж тут подумывать отраде

на сем, пожалуй что, предсмертном плац-параде

(когда и жизнь моя не начата)?

6

И моего ума уже темна палата,

и служба жизни мне воистину пуста.

А что есть истина? – грозят уста Пилата

согнать распятого с бессмертного поста.

Но на сердце, как грех, наложена заплата.

За службу жить и жить мала была зарплата.

Фиг с маслом выслужил. И лататы с креста!

7

А я забит колом в булыжный день забот

да и забыт собой, как родственник на снимке,

и мой бумажный день неистово идет,

чиновно я гребу и гривны и ефимки,

и навострился жить без кривды, без ужимки,

а ведь живу-то я как имя на заимке,

сложив в чужой архив всё тот же новый год.

1-7 января 1975

СОБОР СМОЛЬНОГО МОНАСТЫРЯ

Стоит небесная громада голубая,

пять медных солнц над ней вознесены,

а век вертится рядом, колупая

кусочки сини со стены.

Чуть слышится барочный образ трелей,

певучих завитков намек.

Но музыка молчит. Вколочен в гроб Растреллий,

а день, как тряпка серая, намок.

Кто мчится напрямик, а кто живет окольней,

кто на банкете пьет, а кто так из горла.

По-вдовьи грузен храм без колокольни,

она, воздушная, в девицах умерла.

Воспоминание о ней – как о кадавре,

на чертеже она рассечена.

Сестра ее на променаде в Лавре,

как дама в робе, всё еще стройна.

А церковь вдовая ушла подальше

от медного болвана на скале

и, вроде позабытой адмиральши,

стоит облезлым небом на земле.

24 февраля 1975

МОЛЕНИЕ ОБ ИСТИНЕ

Мне истинки на час, помилуй Бог, не надо.

Я в прописи ее не стану проставлять,

общедоступную, – ну, будь она менада,

еще б куда ни шло, а то ведь просто блядь.

Гляжу на незатейливую шлюшку,

расставленную, как кровать,

и скучно верить мне в такую потаскушку,

и тошно херить мне желанье познавать.

Мне истины на жизнь, помилуй мя, не нужно,

она мне, как жена, едина и нудна,

недужно-радужна, всегда гундит натужно

и выпить норовит меня до дна.

От вечной истины мя, Господи, избави,

я на ногах пред ней не устою.

Но если в силах Ты, а я в уме и вправе,

подай мне, Боже, истину мою!

24 февраля 1975

УМНАЯ ОРГАННАЯ ФУГА С ПРЕЛЮДИЕЙ

Прелюдия

Я вижу в старости, как ум глядит лукавей

и судит вкось, но не во сне же немо я

толкую с ним о том, которая из явей

поистинней других, понеже не моя.

Но разве от ума добьешься толку?

(Ведь он боится выйти из себя).

Кладу искусственные зубы я на полку

(авось другому пригодятся волку!)

и существую втихомолку,

по жизни, как по воздуху, гребя

руками и налево и направо.

(Дощатый сна качается причал).

Да из себя ли я блажного накричал?

Не помогла ли мне моя орава?

Фуга

Орган сияет, как воздушный лес.

А старый ум, заштатный органист,

на лавку, червием источенную, взлез,

по ней елозит. Ну-ка, погонись