Избранное - [92]
Особенно напоминаю об этом дорогому сыну моему Иехиелю, ибо приметил я в нем стремление к богатству.
И еще очень прошу детей моих сохранить обычай ежегодно перед Новолетием раздавать неимущим десятую часть всех прибылей. А если иной раз, упаси боже, прибыли не будет, иной раз, боже упаси, будет даже убыток, все равно пускай раздают милостыню, ибо это наверняка — испытание, ниспосланное его святым именем.
Особенно прошу, чтобы они каждодневно прочитывали хотя бы страницу талмуда или по крайней мере главу из „Начала мудрости“.
Пусть хотя бы раз в год ездят к цадику.
Женщины пусть читают „Кав-Хайошор“, а по субботам и праздникам — Пятикнижие на разговорном языке.
А в годовщину моей смерти пусть целый день читают тору, а женщины раздают милостыню. Главное — негласная милостыня…»
.....................................
Когда умер Мориц Бендитзон (сын Бениамина), нашли записку на польском языке:
«Пошлите телеграмму в Париж и повремените с погребением до приезда сына.
Десять тысяч оставляю обществу попечения. Проценты с этого капитала должны быть ежегодно в день моей смерти розданы неимущим.
Десять тысяч передаю на содержание койки в новой больнице с условием, что койка будет носить мое имя.
Во время похорон пусть раздают милостыню.
Отправьте пожертвования во все талмудторы, и пусть учителя и ученики этих школ идут за моим гробом.
Наймите помощника раввина или другого ученого еврея, который бы читал по мне заупокойную молитву.
Надгробье, в соответствии с проектом, который я оставляю, закажите за границей.
Передайте обществу попечения определенную сумму денег с тем, чтобы оно, взяло на себя заботу о содержании могилы и памятника.
Фирма пусть называется „Бендитзон-сын“.
Что же касается…»
Мы опускаем опись имущества, перечень долгов ко взысканию, как и добрые советы, как дальше вести дела фирмы.
«Я, Бендитзон-сын, ухожу из этого мира не от радости, не от печали, но от пустоты.
Велик был Аристотель, который сказал — природа не терпит пустоты.
Мир — это страшная машина. Каждое колесо в ней имеет свое предназначение, свою цель. Испортилось колесо, износилось от времени, и оно само исключает себя из машины и переходит из бытия в небытие.
Мне больше незачем жить, потому что нечего здесь делать. Я больше никуда не гожусь, потому что свое уже прожил. Я испил от всех радостей, которые были мне предназначены, отведал от всех яств, которые были мне желанны, исцеловал все прекрасное в мире.
Меня многому учили, но не научили так жить, чтобы не поглощать собственную жизнь.
Нет в мире ничего такого, что удержало бы меня здесь, привязало бы к себе… У меня не было недостатка ни в чем, что имело бы для меня какую-то цену. Я все брал без забот, без мук, без труда. Все давалось легко мне, все — вещи, женщины, мужчины.
Все льстиво улыбались мне, но не было у меня ни единого друга; многие женщины охотно целовали меня, но ни одной не любил я.
Я наследовал богатство, и оно росло и умножалось без меня, помимо моей воли.
Оно росло до тех пор, пока не переросло меня самого.
Часто сердце плакало во мне. Хоть бы какая-нибудь нужда! Хоть бы какая-нибудь необходимость трудиться! А врачи предписывали: прогулки, игры, спорт. Не жизнь, а суррогат жизни, фальсифицированная жизнь, фальсифицированный труд…
Много стран повидал я, но ни одна не стала мне родиной; много мест восхищало мои глаза, но ни одно не полюбилось мне.
Я бегло говорил на многих языках, но ни один не чувствовал; я играл словами, как мячиками.
Я менял народы и языки как перчатки.
Весь мир лежал передо мной, но я был слишком мал, чтобы держать его; слишком коротки были мои руки, чтобы объять его. Властвовать над миром я был не в силах.
А то, чем я мог овладеть, я нашел уже готовым, заранее предназначенным для меня.
Все было сделано за меня, а что не было сделано, доделало мое богатство; все: улыбку на лице друга, поцелуй румяных губ, заупокойную молитву по отцу — все было куплено… Самое большое, что мне приходилось делать, — это кое-что оплачивать. Но давать, дарить — этому меня не научили…
И малое стало для меня слишком малым, великое — слишком великим, и незачем стало жить.
Я умираю, потому что бесплоден и телом и душой. Во мне нет ничего, что жило бы и могло дать жизнь. Я давно уже мертв. Я давно не наслаждаюсь жизнью. Теперь она мне опротивела.
Со мной поступили, как поступает мужик со свиньей: меня откармливали. Но мужик, когда свинья достаточно разжиреет, колет ее. Мне же велят самому себя заколоть. И у меня не хватает смелости ослушаться.
Мышьяк стоит на столе, последний напиток, который опьянит меня, и я уж никогда не протрезвлюсь…
Распорядиться ли мне своим имуществом? Зачем? Оно было моим проклятьем.
Не забыл ли я кого-нибудь поблагодарить?
Нет, я всем заплатил.
Даже за последний напиток».
За понюшку табаку
Пер. Р. Рубина
На зов нечистого мигом сбежались адовы прислужники и в ожидании приказаний остановились в дверях, высунув языки, как собаки.
