Избранное - [42]

— Купи, все купи…

— Слышишь? — говорит мне добрый дух. — Если ты откажешься, у твоей матери не будет нового платья, а старое еле тело прикрывает; твои братишки в трескучие морозы побегут в хедер босиком, а летом будут страдать от заноз…

— По правде говоря, — замечает мама, — надо бы обо всем точно договориться, потому что очень хорошим человеком его нельзя назвать… Надо заранее узнать, сколько он ей завещает, ведь наследников у него, что деревьев в лесу… Если не захочет показать завещание, пусть хоть расписку даст, в самом деле, сколько он еще может жить? Ну год, другой…

— В довольстве, — замечает отец, — живут долго.

— Долго! Не забывай — ему уже семьдесят лет… Говорят, иногда у него мертвеет за ушами…

А злой дух нашептывает свое: «Если ты промолчишь, тебя поведут под венец с покойником, с трупом будешь жить… С мертвецом будешь делить свое ложе…»

Мама вздыхает.

— На все божья воля, — говорит отец.

Мама снова вздыхает.

— Что поделать? — продолжает отец. — Ничего лучшего не придумаешь. Конечно, если бы я был здоров, если бы хоть что-нибудь зарабатывал, если б хоть черствый хлеб был в доме…

Он замолкает. Мне кажется, отца что-то мучает.

— Будь она моложе на несколько лет, я бы на последнее решился… Кто знает? Может быть, играл бы в лотерее…

Я молчу.

Мой семидесятилетний жених дал несколько сот злотых отцу на гардероб невесты, а мне вручил расписку на сто пятьдесят злотых…

Люди говорили: хорошая партия!

У меня появились подруги — та, у которой бархатное платье и золотые часы с цепочкой, заходила ко мне по два, по три раза в день. Она радовалась, что я догнала ее, что мы выходим замуж одновременно. Были у меня и еще подруги, но эта привязалась ко мне больше всех. «Другие — сопливые девчонки, неизвестно, сколько воды утечет, пока они свадьбу справят!»

У Ривки жених из другого города, но молодые два или три года проживут на хлебах у Ривкиных родителей. И все это время мы с Ривкой будем неразлучны: то она забежит ко мне на чашку цикория, то я к ней, а в субботу после дневного сна отведаем друг у друга куриного бульона.

— А когда придет время рожать, — говорит Ривка, сияя, — ты посидишь со мной, да?

Я молчу.

— Брось! — говорит Ривка. — Что ты так убиваешься? Случается, и в семьдесят лет… Поверь, — продолжает она утешать меня, — бог захочет — и веник выстрелит! А если и нет, тоже не беда! Сколько ты думаешь, он еще протянет? Никто не живет вечно. Ты будешь такой хорошенькой вдовушкой! Пальчики оближешь!

Но Ривка вовсе не желает зла реб Зайнвлу.

— …Хотя, по правде говоря, он собака из собак и ту жену в самом деле замучил… Но та была больной, а ты крепкая, как орешек… С тобой он будет хорошо обращаться, вот увидишь!

Он вернулся!

Отцу действительно стало лучше, и все-таки он не решался выйти из дому, пока не поставит себе банки. Он чувствовал, что от долгого лежания кровь у него застоялась, надо ее разогнать. Да и спину немножко ломит, а от этого банки — наилучшее средство.

Я трепетала — ведь банки ставил помощник лекаря!

— Ты сходишь за лекарем? — обращается ко мне отец.

— Что ты говоришь? — вмешивается мама. — Ведь она невеста!

И мама сама отправляется за лекарем.

— Отчего ты так побледнела? — спрашивает меня отец испуганно.

— Я? Нет, ничего…

— Несколько дней уже ходишь такая…

— Тебе кажется, папа.

— И мама заметила…

— Да нет, ничего…

— Сегодня, — хочет обрадовать меня отец, — тебе будут примерять свадебные наряды.

Я молчу.

— Ты совсем не рада?

— Почему бы мне не радоваться?

— Ты даже не знаешь, что тебе шьют!

— С меня же снимали мерку!

В дом вошла мама со старым лекарем.

У меня отлегло от сердца; но в то же время я готова была зарыдать, наверно, я больше никогда его не увижу!

— Ну и дела! — говорит лекарь, сопя и кряхтя. — Реб Зайнвл женится на молоденькой, а сын старосты Лейзерл сделался отшельником, от жены сбежал.

— Лейзерл? — удивляется мама.

— Да, Лейзерл! А я вот в шестьдесят лет с утра до ночи на ногах, в то время как мой помощник лежит в постели…

Я снова задрожала.

— И что вы держите такого выродка? — замечает мама.

— Выродка? — удивляется лекарь. — Почему выродка?

— Зачем мне эти басни, — нетерпеливо перебивает отец, — делайте лучше свое дело.

Мой отец был добрым человеком, мне всегда казалось, что он и мухи не обидит. Но к лекарю он относился с нескрываемым пренебрежением.

Когда отец лежал больной, он был счастлив, если кто-нибудь заходил побеседовать с ним. Но с лекарем он не хотел и словом перекинуться. Он всегда обрывал его и велел делать свое дело. Но сегодня я впервые страдала от этого. У меня даже сердце заныло… Я подумала, что отец способен обидеть и того, больного…

Чем он болен?

Он говорил, что у него порок сердца.

Что это такое, я толком не знала; наверно, от порока сердца можно слечь, однако я чувствовала, что в его болезни есть и доля моей вины.

Ночью я плакала во сне. Мама разбудила меня и присела ко мне на кровать.

— Тише, дитя мое, — сказала она, — не надо будить отца.

И мы заговорили шепотом. Я заметила, что мама сильно взволнована: смотрит на меня испытующе, хочет добиться какого-то признания, а я решила ничего не говорить, во всяком случае, пока не проснется отец.