Избранное - [26]
— Доброе утро! — говорит она вкрадчиво. — Доброе утро, Береле!
Фрейдл — подруга моей жены, и обычно она, как и весь городок, называет меня Берл Колбаса. А тут я стал «Береле». Да так это сладенько, хоть варенье вари. Догадываюсь, что ей чего-то от меня нужно.
Мне думается, сапоги эти она стащила с какого-нибудь возка (чем это хуже медяков из благотворительной кружки?) и собирается этот товар у меня пристроить.
Спрашиваю строго:
— Что вам нужно?
— Сразу на дыбы! — отвечает она еще слаще. — Сразу: «Что вам нужно?» А где твое «здравствуйте»?
— Пусть будет «здравствуйте», только кончим все это.
— А чего ты так спешишь, Береле? — улыбается она приторно. — Я вот пришла спросить, нет ли у тебя нескольких кусочков меха?
— Ну, а если мех есть?
— Я предложила бы тебе одно дело.
— Ну, ладно, выкладывайте! Что такое?
— Если б ты, Береле, был хорошим, то выстелил бы мне эти сапоги мехом. Мне было бы в чем пойти к слихес[37], а тебе совсем задаром досталось бы богоугодное дело.
Понимаете, товарообмен?! «Богоугодное дело задаром»!
— Вы ведь знаете, — говорю ей, — что Берл Колбаса не охотник до богоугодных дел.
— Что ж ты с бедной женщины деньги возьмешь?
— Ну, не деньги. С вас потребуется сущий пустяк. Я выстелю вам сапоги, а вы расскажете мне грехи своей молодости.
Не согласилась. Тогда я послал ее к переплетчику.
Ну, так не выстелил я ей мехом сапоги! Велика потеря! И без того жизнь до смерти опротивела. Смеетесь? И все-таки, если в руках у меня нет штраймл, мне все противно. К чему все это? Зачем я тружусь? Только затем, чтобы набить утробу? И чем? Хлебом с картошкой, хлебом без картошки и очень часто картошкой без хлеба. Стоит, как думаете?
Поверьте, если человек работает пятьдесят лет и изо дня в день ест картошку, жизнь должна ему невероятно опротиветь. И когда-нибудь ему обязательно придет в голову мысль; прикончить себя или мельника Лейбу. И если я все же продолжаю безропотно есть свою картошку, то благодарить за это я должен только штраймл.
Когда мне попадает в руки штраймл, у меня будто кровь быстрей бежит по жилам, и я снова знаю, зачем живу.
..............................................
Когда я шью штраймл, у меня такое чувство, будто я держу птицу в руке; вот раскрою руку, птица вспорхнет и умчится в голубую высь, так что и глазом не увидишь.
А я смотрю ей вслед и радуюсь: «Это моя птица! Это я сотворил ее! Это я поднял ее в небо!»
В городе, слава создателю, моего мнения не спрашивают, на собрания общины не приглашают, сам я никуда не лезу, ведь я не какой-нибудь портняжка. Я почти никуда не выхожу. Нет у меня места ни в синагоге, ни в молельне, ни среди десятка молящихся. Нигде и никем я, конечно, не распоряжаюсь. Дома верховодит моя благоверная Мирьям. Не успею я рот раскрыть, чтобы слово вымолвить, как она уже осыплет меня проклятьями, точно градом. Она заранее знает, что я скажу, что Берл Колбаса может сказать… И пошло, поехало!
Ну, что я такое? Ничтожество. А вот как выпущу в кои веки свою штраймл — община гнется перед ней в три погибели.
Я сижу тихонько дома и помалкиваю, а моя штраймл покачивается на почетном месте на какой-нибудь свадьбе, на обряде обрезания или на благочестивой трапезе… Она возвышается над всеми при общинных выборах, на судилище раввинов.
И когда я вспоминаю о ее величии, сердце мое наполняется радостью.
Против меня живет позументщик. Ей-ей, я ему не завидую.
Пускай его эполет или погон заявит: «Этот бык трефной, а тот — кошерный!»[38] Посмотрим, что из этого выйдет. А вот если моя штраймл признает четырех быков подряд трефными, — мяснику конец, подручным придется класть зубы на полку, у евреев городка будет новый пост, а сотня казаков сможет приобретать мясо по шести грошей за фунт. И ничего не поможет. Никто не станет прекословить.
Вот это сила!
Помню, в прошлом году случился у нас падеж овец. Рассказывали, будто овцы как-то странно кружатся на месте, пока у них не помутится в голове, а потом падают замертво наземь. Сам я этого не видел. Кружатся — ну, и пускай кружатся! Мне-то что? Но вот мясник Янкл наверняка приобрел по дешевке мясо.
Пришел ветеринар и заявил: «Треф!» Но его послушали, как… как нашу кошку.
Привел он с собой четырех родов эполеты и двух родов погоны. Однако у них прямо из-под носа выкрали все мясо, и целых три дня городок ел в ужин дешевую кошерную баранину.
У моей штраймл не крадут. Ей не нужны ни погоны, ни эполеты. И сама-то она не двинется с места. Но пока штраймл не прикажет: «Ешь!» — никто в городке рта не откроет.
Может быть, вы думаете, вся сила в том, что под штраймл? Ничего подобного!
Вы-то, может быть, и не знаете, что под ней, но я, слава богу, хорошо знаю…
Он был меламедом в небольшом городке, и отец, царство ему небесное, до того, как понял, что из меня ничего не выйдет, послал меня к нему учиться. Это была такая бестолочь, что, упаси господи, свет такого не видывал. Настоящий меламед!
Горожане, увидев, что он не очень разбирается в денежных делах, тут же снизили ему плату за учение наполовину, оставшуюся часть платили не алтынами, как он думал, а стертыми двухкопеечными монетами или вовсе фальшивыми сороковками. Благоверная его, видя, что добром от мужа ничего не добьешься, принялась аккуратно каждый день выщипывать ему бороду.
