Избранное - [59]

Мы уже подходили к кордону, как вдруг из лесу в двух шагах от нас легкой походкой вышел Михаил Сафонович.

Он был в защитной рубахе, подпоясанной патронташем, и в брюках из прорезиненной материи навыпуск. Обут он был в привычные поршни из шкуры дикого кабана. За плечами висела на ремне трофейная немецкая винтовка, на поясе — большой охотничий нож. Кепка с задорно загнутым козырьком, как и семь лет назад, была сбита к затылку, открывая знакомое, слегка усмехающееся лицо. На гимнастерке у Пономаренко — медаль «За оборону Кавказа».

Михаил Сафонович почти не изменился, только оброс небольшими усами и бородкой, тронутыми, как и виски, серебром. Да еще лицом и фигурой стал он суше и тоньше. Но, приглядываясь, я заметил и кое-что новое. На загорелом лбу Михаила Сафоновича, над правым глазом, темнел продолговатый шрам, отчего бровь поднималась кверху, придавая всему лицу выражение удивления, и когда он свертывал папиросу, три пальца на правой руке беспомощно шевелились, не сгибаясь.

Я спросил Михаила Сафоновича, что с ним случилось.

Он вскользь ответил: «Это медведь покалечил» — и обещал подробнее рассказать потом.

…Вечером, управившись по хозяйству, Пономаренко присаживается к столу, за которым я работаю, и повествует обо всем, что пришлось пережить за время нашей долгой разлуки.

— Война застала меня у первой кладки через реку Ачипсе. Я только что вышел с наблюдателями строить кладку, а с другого берега девочки кричат: «Дядя Пономаренко! Война… Военкомат!»

Река бушует, грохочет. Не расслышать; толком. Мы переспрашиваем, девочки кричат снова, но мы только слышим отдельные слова: «Война… Военкомат…»

Мои наблюдатели пошли кружным путем через гору, а я, как был в одежде, переплыл реку. Связался по рудничному телефону с Красной Поляной, с Деревянно — он тогда заведывал отделом. Договорился, что с рюкзаками, ложками, бельем явимся в Адлерский военкомат. Через четыре часа мы были уже в Красной Поляне. Однако меня не взяли.

Я ходил в августе 1941 года с группой боевого Сочинского участка с заданием — осмотреть горы, выяснить возможные парашютные площадки. Мы сняли все указатели, опознавательные знаки и прочесали леса в тех мостах, где могли быть сброшены десанты или шпионы. В марте 1942 года я получил приказ — строго просматривать свой участок. В один из обходов я обнаружил на снегу на склоне горы Ассары следы. Пошел по следам на лыжах и настиг двух диверсантов. Произошла схватка. Одному из них я прострелил руку и грудь, другой сдался. Обоих диверсантов на следующий день доставил в Красную Поляну.

В августе получил приказание провести отряд на Малый и Большой Бамбаки, в глубокий тыл врага. В этом отряде было тринадцать младших лейтенантов, один старший лейтенант — командир отряда — и семь бойцов истребительного батальона, в том числе и я.

Я повел отряд через Уруштен, где стояло наше боевое охранение. Гитлеровцы находились в стороне Псебая, на Алоусе. Мы обошли их в направлении на Челепсинский перевал, через реку Бамбачку и Большой Бамбак. Добрались до столба-указателя, — мы его видели с вами в 1939 году, — и по Челипской тропе, где мы с вами тогда замерзали, вышли к лагерю Бамбак.

Отряд остановился тут же, заняв две господствующие высоты, с которых во все стороны открывалось хорошее наблюдение. Сам я направился, несмотря на густой туман и дождь, с двумя лейтенантами и двумя истребителями дальше к Чертовым Воротам-Ачешбоку. У Чертовых Ворот на плоскогорье вершины (помните, мы тогда же видели там оленей?) обнаружили вражеский наблюдательный пост и верховых лошадей.

Мы возвратились в лагерь Бамбак и доложили результаты разведки старшему лейтенанту. Обойдя открытый нами пост на Ачешбоке, мы благополучно вернулись обратно. За это дело я был премирован. Не меньше сорока раз я выходил на разведку.

В декабре того же года был такой случай. Я услышал глухие взрывы в верховьях Киши. Сообщил об этом командованию. Командование направило в разведку минометное подразделение и меня в качестве проводника. Буран был жестокий. Мы на лыжах перевалили по двухметровым снегам хребет Ассару. Через двое суток нашли четырнадцать бойцов автоматного взвода и с ними двух сержантов. Они были на охранении минных полей впереди своей части, когда их отрезали немцы. Месяц они пробивались из окружения, шли без троп, опухли от голода. Видя, что приходит конец, стали взрывать гранаты, подавать сигналы, потому что догадывались о близости наших, а силы идти уже не стало. Когда мы на них наткнулись, они совсем замерзали…

А теперь, — произнес он, помолчав, — расскажу, как я был ранен медведем.

В прошлом году шел я по склону хребта, и тут на меня напал медведь. Он, — потом я ходил на это место и узнал, — выкапывал земляных ос и был обозлен. Высокие папоротники совсем скрывали медведя. Он сразу взревел и набросился на меня. Я шагнул назад, не заметив, что сзади ручей, оступился и упал навзничь. Медведь ухватился зубами за приклад винтовки, и она отлетела в сторону. Медведь навалился на меня и стал грызть колено, которое я выставил для защиты. Тогда я попробовал сунуть поглубже ему в пасть правую руку, но неудачно: зверь зажал ее в зубах и принялся мять пальцы. Боль адская!