Избранное - [3]
…В глубокой каменной теснине, пенясь и прядая через пороги, стремительно мчится Белая. По обоим берегам ее на волнообразных невысоких горах кудрявится свежая зелень дубов и диких фруктовых деревьев. При ярком, горячем солнце накрапывает дождь.
За Даховекой дорога пошла все выше и круче в горы. На широких веселых полянах, в посевах пшеницы и ржи звонко бьют перепела. Мы едем уже несколько часов. Темнеет. В вечерней мгле бесшумно проносятся летучие мыши. Высоко в небе дрожащим огоньком загорается первая звезда.
Впереди в сгущающемся мраке мелькнуло светлое пятно. Это «Домики», здесь мы ночуем.
Нам отворил дверь коренастый, с короткой шеей старик. В руке он держал фонарь. Пока мы складывали вещи на дощатые нары, старик зажег лампу и растопил печурку. У него совсем белые голова и борода, седые с чернью кустистые брови.
За чаем завязалась беседа. Нашего хозяина зовут Николаем Никитичем Бугаенко. Он попал на Кавказ девятилетним мальчиком. Сейчас ему девяносто лет. В Майкопе и Сахрае он живет уже полвека. В летнее время занимается заготовкой драни, зимой охотится. Старик крутой и гордый. Недавно он разбранился с сыновьями и поступил сторожем в «Домики»— перевалочный пункт лесопромышленной артели. Он прирабатывает еще тем, что гнет дуги и колесные ободья. По словам возчиков-сахрайцев, Бугаенко у них лучший мастер по этой части.
Старик рассказывает спокойно, деловито, со снисходительной усмешкой бывалого человека:
— Здесь много зверья водилось: зубры, туры, олени, джейраны, козы, медведь, кабан, па́нтер[1]. Зубров белые казаки в революцию побили. Найдут стадо голов в восемь — все перебьют. Потом скот домашний болеть стал. Вот болезнь на зубров и перекинулась. Зубр — зверь мягкий: передох. Зубра стрелять неопасно — скот как скот. Били зубра из ружья. Убьют, шкуру сдерут, а мясо медведям бросят.
За турами ходить не любили — далеко. Охотились у нас только на крупную, дичь, мелочью не интересовались.
В наших лесах водится порешня, куница-желтодушка и куница черкесская и водяная. Есть еще куница — под горлом красное с черным, и, не в пример желтодушке, маленькая, даже когда старая. Она всегда на деревьях живет. Лисиц у нас две породы: серая и красная, серая побольше будет. Лесных котов, чтоб им пусто было, гонять надоело, — кур крадут. Много здесь хорька, есть рыси.
Медведь — он глупый: он только дураку страшен. Кабан — очень строгий зверь, а па́нтер — это кошка. Пантер, как ишак, ревет. Другого такого зверя нет.
Страшнее всего кабан: человека пересекает пополам. Бежит кабан, головой трясет, пена бьет клубом, тогда сторонись, если хочешь быть живым.
Переночевал в Сахрае, на квартире у лесника, где остановились геологи, и вместе с ними в шесть часов утра вышел в горы. С нами две вьючные лошади. До самого лагеря геологической группы шли пешком, сделав за день тридцать пять километров.
Десятки раз пришлось переходить вброд изгибы реки Сахрай и впадающих в нее быстрых горных ручьев. Сначала по сторонам тропы встречался только дубняк, потом к дубовому лесу стали примешиваться столетние буки, иногда в четыре-пять обхватов, осина, береза, черная ольха.
Еще выше начался пояс буковых лесов с примесью пихты, за ним — могучие мшистые пихтарники и, наконец, буковое и березовое криволесье и поляны субальпийских лугов.
Лагерь расположился у самой границы заповедной территории.
В трех брезентовых палатках живут начальник группы инженер Краснов, шесть рабочих и несколько студентов-практикантов последнего курса, в том числе две женщины: Нина Георгиевна и Мария Дементьевна.
После ужина у горящих костров начинается оживленное обсуждение предстоящей работы. Из походных сумок извлекаются карандаши и блокноты, шуршат карты, пунктиром отмечаются маршруты.
Группа разведывает месторождения исландского шпата. Эта ценный минерал. Раньше его приходилось ввозить из-за границы. Теперь мы добываем исландский шпат у себя дома.
В палатке начальника партии пол покрыт ветками пихты, на них положен брезент. Это постель. Сыро и холодновато. Пахнет смолой, лесом, и кажется, что спишь под открытым небом.
Встали рано. Геологи с рассветом ушли в разведку. Я отправился в расположенный недалеко от лагеря имеретинский кош. Меня встретил с церемонной вежливостью высокий старик, зовут его Давид Илларионович. Три имеретина и один русский пасут здесь, в горах, стадо молочно-товарной фермы. Кош — это летний балаган из горбылей и драни. Вдоль стен устроены нары. Посредине помещения сложен из камней простой очаг. Балаган обнесен обширной оградой из целых березовых стволов; сюда на ночь загоняют коров. С полдюжины громадных желтых псов днем и ночью охраняют кош. Псы очень злы, и когда они нападают в отсутствие хозяев на случайно забредшего человека, ему остается одно: присесть на корточки и не двигаться, пока не подоспеет выручка.
Имеретины угощают меня айраном — кислым молоком — с мамалыгой и чуреками. Перед едой молодой имеретин предлагает каждому деревянный ковш с водой и полотенце, чтобы вымыть руки.
Кислое молоко и мамалыга подаются в больших деревянных чашках, которые, как и ковш, превосходно вырезаны из прочного, словно кость, и почти прозрачного дерева. Едим деревянными ложками чрезвычайно тонкой художественной работы, с изогнутыми, подобно лебединым шеям, длинными ручками. Твердую пищу имеретины берут руками, режут ее кривыми узкими ножами. На лезвиях ножей выбиты клейма — тамги старинных оружейников, а рукояти украшены серебряной и золотой инкрустацией. Вся деревянная посуда изготовлена тут же, на коше. Делает ее один из пастухов — статный человек лет сорока восьми, очень красивый, с большими, опущенными по-запорожски усами и добрыми печальными глазами.