Избранное - [16]

— Хир![11]

— Что такое родина?

— Родина — это страна, в которой мы родились.

— Ну-с, Gott sei dank! Ладно. Ты слышал, Хомяк?

— Хир! — Перепуганный Хомяк вскакивает с сундучка.

— Сиди, дурак! Итак, родина — это страна, в которой мы родились. Ну-с, хорошо. Скажите, ефрейтор Чижек, где, например, родились вы?

— Осмелюсь доложить — в Румынии!

— В Ру-мынии? Гм… Да… Значит, в Румынии? Хорошо… А знаете, ефрейтор Чижек, я нарочно подстроил вам ловушку. Сейчас я все объясню… Скажите только сначала, как случилось, что вы родились в Румынии?

— Мои родители работали там на строительстве дороги.

— Гм!.. Ja…[12] Это верно, в Румынии сейчас много строят. Между прочим, из Румынии также вывозят скотину. Вы, надеюсь, знаете, ефрейтор Чижек, что из Румынии вывозят ско-ти-ну, а?

Молодцы считают своим долгом посмеяться этой великолепной остроте.

— Ну-с, ruhe, ruhe! Спокойно! Теперь я вам все объясню. Значит, ефрейтор Чижек родился в Румынии, так?

— Так точно!

— Хорошо, скажите мне, ефрейтор, — значит, Румыния — ваша родина?

— Никак нет!

На лице поручика мелькает улыбка одобрения. Он кивает головой.

— Ну-с, то-то… Очень хорошо. А скажите, есть вам какое-нибудь дело до Румынии?

— Никак нет!

— А почему вам нет никакого дела до Румынии?

Этого ефрейтор не знает.

— Ну-с… Вам потому нет никакого дела до Румынии, что Румыния не ваша родина, так ведь? А до этого, как его, румынского князя Александра вам есть какое-нибудь дело?

— Никак нет!

— Ну-с, хорошо. Скажите мне теперь, подданным какого государства вы являетесь?

— Австро-Венгрии!

— Стало быть, Австро-Венгрия — ваша родина?

— Так точно!

— А почему Австро-Венгрия ваша родина?

— Потому что я подданный Австро-Венгрии.

— А почему не Румыния — ваша родина?

— Потому что мне нет до нее никакого дела!

— Так-с… повторите им еще раз, что является нашей родиной?

— Нашей родиной является Австро-Венгерская монархия!

— Так-с.

Пан поручик, упоенный победой над Румынией, пускается в триумфальный марш к дверям.

— Опять этот балда с ума сходит, — шепчет своему соседу по сундуку, ефрейтору Мацеку, старый тертый калач Пекарек, тот самый Пекарек, который в наказание служит в армии уже четвертый год.

— Угу, — равнодушно отвечает Мацек.

Дойдя до двери, поручик оборачивается и впивается в Чижека строгим взглядом.

— Откровенно говоря, ефрейтор, меня радует, что вы сами до этого додумались. Ну-с, gut, setzen!

Ефрейтор Чижек краснеет и садится.

— Запомните раз и навсегда, что такое родина! — вдруг начинает кипятиться поручик. — И чтобы мне в другой раз никто не болтал, что наша родина там, где мы родились! Этак, чего доброго, рядовой Вопршалек может родиться где-нибудь в Трамтарии{7}, а рекрут Блбоунек вообразит, что его родина — какая-нибудь Зламана Льгота!{8} Ну-с… повторим еще раз. Рядовой Мах, что мы называем своей родиной?

— Своей родиной мы называем Австро-Венгерскую монархию.

— А почему?

Солдат молчит.

— Ну, потому что мы являемся ее под… подда…

— Потому что мы являемся ее подданными.

— Ну-с, а как мы обязаны относиться к ней?

Солдат не знает.

— Как мы обязаны относиться к ней? — угрожающе повторяет поручик.

— Мы должны уважать ее, любить, воевать за нее, — неожиданно вспоминает Мах.

— А почему?

— Во-первых, потому, что солдату приказывают это делать…

— М-м… Так говорить не следует. Во-первых, потому, что это долг солдата. А во-вторых?

— А во-вторых, потому, что солдату это на роду написано!

— Blöde! Болван! А не солдату — не написано, так, что ли, по-твоему?

— Никак нет! Тоже написано!

— Ну-с! А ты вообще знаешь, что значит выражение «написано на роду»?

— Так точно. Знаю.

— Ну-с… Возьмем хотя бы, к примеру, грудного ребенка. Вот он сосет у матери грудь, а ведь его никто не учил этому, стало быть тут и можно сказать, что это ему на роду написано. Или вот другой пример: два человека любят друг друга. Она — миловидная девушка с темными, как сливы, глазами, а он — красивый, интеллигентный юноша. — При этих словах пан лейтенант блаженно и двусмысленно улыбается, так, чтобы ни одна душа не сомневалась в том, что красивый, интеллигентный юноша это он сам, а миловидная девушка с глазами, темными, как сливы, не кто иная, как — «она». — Оба сидят на берегу пруда. Уже вечер, на небе мерцает желтым светом луна, все вокруг благоухает. Какая-то сила притягивает их друг к другу все ближе, ближе… Она склоняет ему голову на плечо и… — и неожиданно эту безмятежную лунную лирику поручик потрясает громом и молнией: — Кадержабек! Lausbengel! Mistkerl verfluchter! Zum Rapport![13] Паршивец!

Кадержабек вскакивает.

— Над чем смеялся? — вопит поручик.

— Осмелюсь доложить, пан поручик, я не смеялся!

— Над чем смеялся, тебя спрашиваю? — не унимается разъяренный офицер.

— Осмелюсь доложить, пан поручик, я не смеялся!

— Рапорт!

Сложив руки на груди, насупившись, поручик мечется по комнате. Глаза его сверкают. Он взбешен не на шутку.

— И после этого от нас еще требуют, чтобы мы с такими кретинами выигрывали войны! С такой сволочью! — Поручик хохочет дьявольским смехом отчаявшегося человека. — Ты им говоришь о самых возвышенных, о самых идеальных вещах, какие только могут быть в жизни, а они и тут вечно откопают какую-нибудь мерзость. Сволочи!