Избранное общество - [73]

– Даже если знаешь, что это вредно?

Усатый серьезно посмотрел на Каласа. Потом достал кошелек, извлек из него пятикроновую монету и швырнул ее на стол:

– Знаете что? Меня такими разговорчиками не купите! Моим воспитанием занимаются родители и учителя. И еще Союз молодежи. А это мороженое можете спустить в унитаз!

Он резко встал из-за стола и направился к выходу. Якуб Калас, пораженный, смотрел ему вслед. Что случилось, молокососик!? Или в тебе пробудилась личность? Пока он обмозговывал, что к чему, и остальные собрались уходить. Калас их не удерживал. Идите, идите, голубчики, лети, стайка, за своим воркуном-предводителем, настанет время – и кто-нибудь клюнет его в зоб. так что он вмиг слиняет и станет кротким.

– Автобус! – пискнула одна из девчонок.

Они вывалились из кондитерской и с громким хохотом помчались к автобусной остановке. «Рады, что избавились от меня, голубчики», – подумал Якуб Калас. Он расплатился и вышел на улицу. Жест усатого юноши, выражавший возмущение, ему понравился. Парень, который еще не знает, чего хочет, но уже достаточно горд и умеет оценить обстановку.

Якуб Калас остановился у края тротуара, у выщербленной серой асфальтовой мостовой. И наблюдал, как приближается автобус. Гимназисты смеялись, глядя на него из-за пыльных окон, выставляя напоказ белые зубы. Калас непроизвольно тоже им улыбнулся. Еще и руку поднял и помахал на прощанье.

26. Ну что, Калас, ты доволен? (Размышления героя обо всем случившемся)

С гимназистами вышло глупо. Нечего было приставать к ним с разговорами. Не надо было допускать, чтобы писатель именно так кончил повествование обо мне. Они смеялись надо мной как над дурачком, а я еще делал вид. будто они мне симпатичны. Не поверили. Они мне, а я им. Нынче не в моде вступать в такие разговоры. Дружеская беседа, по которой я соскучился, – в наше время излишняя роскошь. Нынче каждый – сам себе голова, сам важная птица, каждый задирает нос, нынче люди хвастают друг перед другом даже комплексом неполноценности. Естественность, безыскусность кажутся болезнью. Зачем человеку естественность, когда это никому не интересно? Странный мир. Уже и этим детишкам некогда, и их уже одолевает спешка. И недоверие. Даже поговорить с человеком не хотят! Ведь, по их мнению, каждый разговор должен преследовать какую-то цель. Они вынесли это убеждение из семьи, из школы, с улицы. И вдруг какой-то незнакомый человек ни с того ни с сего приглашает подростков в кондитерскую! Да они же надо мной потешались! Правда, они наверняка меня запомнят, а это тоже немало. Запомнят старшину на пенсии Якуба Каласа. И будут обо мне размышлять. А может быть, и говорить. Но об этом автор уже не напишет. Да и зачем? Только потому, что об этом эпизоде размышляю я? Свое дело ты закончил, Якуб Калас, остальное касается уже только тебя лично.

В ту кондитерскую я должен был зайти. Мне не хватало доказательства, что на свете существуют не одни только ублюдки, хулиганы да мерзавцы, что живут еще и разумные люди. Люди, которых нельзя сбрасывать со счетов. И Алиса Селецкая достаточно разумна, только на особый манер, ее взглядов я не разделяю. По-своему она права, но мне нужно было посидеть с гимназистами, чтобы убедиться в абсолютной неприемлемости для меня ее правоты. Так-то. Жаль, что в книжке об этом ни слова не сказано. Сам-то автор знал, но не написал. Хотя мог, ведь он писал книжку обо мне. Роман с завлекательным названием «Жертва насилия». В конце концов он поддался на уговоры и хотя бы изменил название. Я рад. Люди могли бы подумать, будто я играл в детектива. «Избранное общество!» Это и мне нравится. Такое название наводит на размышления. Всегда ли избранные, лучшие – те, кто считает себя таковым? Как раз наоборот! Взять хотя бы гимназистов из кондитерской. Я их тоже заинтересовал, не только автора книжки. А для Алисы Селецкой я обыкновенный милиционер, что никогда в жизни не дотянется до ее уровня. Об Игоpe Лакатоше и говорить нечего. Этот сопляк всегда смотрел на меня точно с небоскреба на букашку. Подонок, которого ценят в избранном обществе! Избранное общество, которому доставляло удовольствие общение с подонком. Подумать только! Что он знает об избранном обществе, о лучших людях? А что о них знаю я? Права была Алиса Селецкая: людей нельзя делить, основываясь лишь на том, как расценивает их действия правосудие. Если бы мы не раскрыли Лакатоша с его теплой компанией, никто бы не сказал, что их поведение противозаконно, а ведь немало людей знало, какие у него устраиваются вечеринки. Алиса Селецкая! О нашем с ней последнем разговоре автор мог бы написать и побольше, передать все, что она сказала, а не ограничиться фразой: «Разошлись далеко за полдень». До того, как перевалило за полдень, Алиса высказала несколько стоящих мыслей, которые я был бы рад здесь повторить. Неважно, что ее исповедь несла на себе отпечаток личных переживаний. Я был рад, что она говорит, – хотя бы потому, что лучше ее узнал. Так или иначе, но я убежден: это мужественная женщина.

– Вы наверняка помните, пан Калас, как прошел один урок в здешнем ремесленном училище, – говорила Алиса Селецкая. – Явился врач, прочел лекцию о пагубном воздействии наркотиков, киномеханик прокрутил короткометражный научный фильм, было рассказано и несколько историй о том. как дети запивали какие-то болеутоляющие средства пивом, нюхали растворители и другие химические вещества, воспитательница спросила, нет ли у кого вопросов. Но она спешила, потому что «времени всегда в обрез», и, прежде чем кто-нибудь из учеников решился поднять руку, все было кончено. Профилактическое медицинское мероприятие прошло гладко, продолжалось всего час, а ночью вас вызвали в интернат при этом училище. Вы должны помнить, пан Калас, ведь случай произошел в вашем районе и вы принимали участие в его расследовании. Милиция в интернате училища! Чувствуете, какая лакомая приманка для болтливых языков? Группа нанюхавшихся, а вернее – полуотравившихся, учащихся устроила настоящий дебош. У вас нет ощущения, пан Калас. что тут что-то не в порядке? После мероприятия, призванного предостеречь детей от употребления примитивных наркотических средств, совершенно противоположный результат. Почему, пан Калас? Скажем, со стороны учащихся это была естественная реакция, проявление любопытства, они хотели проверить, не соврал ли им врач, правдив ли занятный фильм с эффектными, можно даже сказать, обладающими силой художественного воздействия кадрами, который сопровождался слишком уж лаконичным текстом. Я полагаю, что, скорее всего, лекция их не убедила, к ней просто не отнеслись серьезно. Были уверены, что это одно из приевшихся воспитательных мероприятий, необходимых кому-то «для галочки», что все это чистой воды формализм, и потому решили немного развлечься. Мероприятие было проведено спустя рукава, и вот – печальные последствия. А ведь не так уж много требовалось, чтобы все обернулось иначе. Достаточно было не торопясь, откровенно поговорить с ребятами, спросить их, что они обо всем этом думают сами, вложить немного искреннего старания и убедить их. Но всего этого не было, пан Калас, и вам пришлось присутствовать при вмешательстве медицинских работников, поскольку под воздействием наркотиков подростки переломали мебель, напали даже на медбрата и шофера санитарной машины, пришедших вместе с вызванным врачом. В течение полугода после этой памятной ночи в городе еще говорили о том, какая у нас невоспитанная молодежь и что, мол, эти молокососы себе позволяют. Почтенные жители городка во всем обвиняли жертв. В табелях учащихся появились тройки по поведению, а доктора похвалили за удачную лекцию. Ну а я называю это обыкновенным формализмом, пан Калас. Смягчающих обстоятельств тут нет и быть не может, причем оправдываться ими пришлось бы как раз тем, кто наказывал. Вот так, пан Калас. Так понимаю это я. И важна мне не моя правота, важно, чтобы люди больше думали о других, больше уделяли им внимания. И раз уж я начала об этих ребятах из училища… Воспитание – не принудительные, заранее запланированные мероприятия, не приказы, запреты, распоряжения и законы. Воспитание – это еще и отношение к людям. К родителям, к детям. Это их взаимоотношения… Я бы могла продолжать, пан Калас. Не думайте, будто я живу как придется, ни о чем не размышляя. Никогда не забуду: больше всего мне недоставало ощущения, что я хоть кому-то нужна, что хоть кто-то мною интересуется. Хоть кто-то! Мама на работе, отец на работе… Приходилось самой искать себе товарищей. Никто не посоветовал, с кем сблизиться, кого сторониться. И не моя вина, что я нарвалась на негодяя, который при первом удобном случае смылся. Вы посадите Игора Лакатоша в тюрьму, а мы его любили. Когда мы бывали у него, нас по крайней мере тешила иллюзия, что жизнь чего-то стоит, в его доме мы могли освободиться от всего внешнего и быть такими, какие мы есть по правде, какими бы сами хотели быть.