Избранное - [10]

Я подошел к розовому умывальнику и увидел свое отражение, которое, опершись о края раковины, косилось на бледно-зеленую зубную щетку, лежавшую на подзеркальнике. Вот оно, мое прошедшее, настоящее и будущее. Неужели я сам купил себе эту пакость гнойного цвета? А если она не моя, то чья же? Я взял ее, поглядел на стертую щетину и положил обратно — брезгливо и недоверчиво. Всякая зубная щетка обязательно чья-нибудь — и не просто так, а самая интимная принадлежность. Можно позаимствовать у друга или одолжить ему свое мыло, ну, бритву, в крайнем случае даже расческу, но зубную щетку — никогда.

Обозначилась дилемма. Я никак не мог выяснить, моя это щетка или нет, потому что Я, тот, который ее приобрел, был за пределами моей памяти: а это значит — и мысль моя бешено жужжала вместе с лезвиями электробритвы, — что — 9 ч. 19 мин., — что меня надули. Половину второй своей жизни я изведу, припоминаючи себя — до тех пор, пока не распознаю собственную зубную щетку или не стану с ней соотносим. Годы и годы понадобятся мне, чтобы сравняться с самим собой. «А это, — яростно отфыркиваясь, — означает, что Вы, всевышние мерзавцы, предлагаете мне не шестьдесят пять лет жизни, а почти вполовину меньше. Хорошенькая сделка, кому ни предложи, — обретенная память в обмен на полжизни задом наперед! Нет уж, спасибо!» Я сплюнул перед тем, как напялить галстук, прогрохотал по ступенькам, схватил шляпу — «Моя? Благодарствуйте! Я, значит, все-таки кто-то?.. Даже вот шляпа у меня есть!» Я пнул вешалку, растворил дверь, и ярко сверкнула на солнце хромированная табличка с номером семнадцать.

Неси ж мне смерть, о грузовик! Прекрасней дел, чем в этот день, не будет никогда, и отдых впереди такой, какого я не ждал.

Номер надо протереть. Однако что за несравненное утро, звенящее птичьими голосами и напоенное ароматами. Чудесная будет весна. Повсюду нарциссы. Что это, миндаль? По той стороне аллеи бредут рука об руку девушка с парнем, бедро к бедру, глаз друг с друга не сводят, смеются. О призрак забытый, ветром обвытый, вернись назад. Да что такое, подумаешь, память? Призрак с полуправдой на устах. Нужно вот подстричь газон рядом с соседским — тот в полном порядке, за беленькой загородочкой. Вдоль черного асфальта короткой и ровной проезжей полосы — лужайка за лужайкой, клумбы, кустарник и деревца перед строем сдвоенных особнячков. Когда я захлопнул за собой дверь, пожилая дама, дородная, стриженая, в широких брюках, появилась на крылечке домика слева и приветливо обратилась ко мне. Она говорила с английским акцентом.

— С добрым утром, мистер Янгер. Как, осваиваетесь?

Акцент чужеродный: подсказка, значит, моей ущербной памяти, что я не англичанин. Может, это мне вроде тычка в бок? Так сказать, по-божески подпихнули: дескать, смелей. Видишь, мол, сколько кроется за пустяками — за какой-нибудь интонацией? Ведь я ее заметил, заметим, чуть-чуть тоскливо. О чем тоска? О чем-нибудь английском? А может такое статься, что самые сокровенные воспоминания все же просачиваются, вопреки всевышним запретам Их Небожительств?

— Да все, в общем, благополучно, миссис Э-э-м-мнн. Очень вам, конечно, признателен. Весьма тронут.

Опять! И у меня интонация английская, не ирландская. Любезная, а не сердечная. Да кто же я, в конце концов?

— Ну, вы уж к нам-то не стесняйтесь. Мы — сестры Уиндили. С радостью поможем. Одинокому всегда ведь тяжело. Особенно после такой утраты!

Я прощально-приветственно, с должным прискорбием поднял руку и прошел по автомобильной дорожке через беленькие визгнувшие воротца. Был или нет особый тон в ее последних четырех словах? Сопричастность? Симпатия? Неуверенность? Антипатия? Или просто по доброте душевной интересуется новым соседом? Было бы у меня время с нею поговорить, я бы выяснил, почему и отчего мне так уж тяжело и какая такая постигла меня утрата. Овдовел я, что ли? Кого я потерял? Ясно было одно: каким-то боком мое прошлое должно быть известно другим, пусть более, пусть менее достоверно. Еще сколько-то подобных намеков — и отыщутся былые друзья. А стало быть, отыщусь и я, тот самый, прошлый? Вправо асфальт кончался: тупик. Влево виднелась поперечная улица, и в потоке машин кремово-голубой автобус. Я направился туда бодрым шагом шестидесятипятилетнего мужчины с вросшим ногтем на ноге.

Особнячки примерно на две-три спальни каждый, очень подходящие для молодоженов и супругов преклонного возраста. Лужайки и загородочки, вроде моей, зеленые, белые, глазурно-синие; или черные, как священники, или серые, как монашки. Бывает черное духовенство в белом облачении? А каковы чернокожие женщины в белых трусиках? Возвышенные, однако, мысли у подножия гильотины. Кругом чистота и порядок. Богатых здесь нет. Машины самых обиходных марок: «форды», «фиаты», «рено-4», «мини». Petit bourgeois [2] Боже, храни Ирландию. Впрочем, вкус все-таки присутствует. Береза, вишня, ива, миндаль, рябина, драцены, их еще называют зонтичные пальмы — я такие видел в Девоне, на острове Уайт, в Гленгарифе, на Ривьере. Помнить бы мне столько людей, сколько помню деревьев! Это скромно-пристойное пристанище означает, видимо, что у меня есть в каком-то банке не вклад, конечно, а текущий счет, иногда почти на грани, но не за гранью дефицита. Мне сообщили, что я журналист, вернее, был журналистом. Живучи здесь, я мог бы с тем же успехом быть торговцем, служащим, дантистом, лесничим, мошенником, только не врачом. Вот и угол стены, параллельной шоссе, и табличка с названием тупика по-ирландски и по-английски: Росмин-парк, Розмариновый. Здесь, на углу, если я так решу, я буду спокойно ждать, пока примчится грузовик.