Я считаю такой образ мыслей недостойным.
Третий выход — перейти на сторону противников, поскольку, как подсказывает разум, будущее принадлежит им, — для меня неприемлем и обсуждению не подлежит. Это было бы тройным обманом: бессмертных богов, движения, неудержимость которого я постигаю лишь разумом, и прежде всего самого себя.
Жизнь, построенная на обмане, не жизнь. Поэтому остается один-единственный выход — тот, к которому с присущей им естественностью в сходных ситуациях прибегали наши предки: добровольно вверить себя бессмертным, поскольку нет иного способа исполнить их волю.
Мои личные дела приведены в порядок. Клавдии не придется терпеть нужду, детям моя помощь уже не требуется. Было бы преступлением ради показного благополучия в семье забыть о долге перед богами и перед самим собой.
От мимолетного огорчения, которое я причиню Клавдии своей преждевременной смертью, я не в силах ее избавить. Но я позабочусь о том, чтобы мою смерть сочли наступившей по естественным причинам. Ни тени вины не должно пасть на ее голову.
Разве можно винить болезнь?
Хотя я считаю, что столь серьезное решение следует и принимать, и приводить в исполнение в полном безмолвии, я хотел бы все же сказать несколько слов о его более общем значении.
Христиане, как известно, прославляют смерть. Они прямо напрашиваются на нее, чтобы иметь возможность кричать о несправедливости. Смерть, как месть обездоленных.
Против этого публичного поругания жизни имеется только одно средство: бежать от презираемого христианами бытия в недоступные глазу смертных просторы — к тем, кто в наше время утраты благочестия не опускается до грубого шантажа, дабы доказать свое существование. Такая добровольная смерть — полная противоположность их демонстративному мученичеству.
Для христиан нет ничего более страшного. Это выбивает бесчестное оружие из их рук. Хотя они наверняка постарались бы представить такую смерть как свой триумф и подняли бы крик о деградации и вырождении. Но если они захотят коснуться сокровенного, надеясь использовать его в своих интересах, они окажутся в полной пустоте. Там их боевой клич не отзовется эхом и превратится в тоскливый вой. И тогда их смерть станет актом отчаяния. А добровольная смерть одиночки — это акт утверждения жизни…
Пер. с нем. Е.Михелевич.
