Избранное - [62]

Теперь уже Крофи мог спокойно идти домой спать. Он лег в постель, стал думать о случившемся. Ну и прохвосты! Бед с ними не оберешься. Кого хочешь до белого каления доведут. Если не следить за ними, не гонять их, растащат именье. Работать не станут, рук ни к чему не приложат и все разворуют. Даже от домов камня на камне не останется. И за все он в ответе. Что ни случись, он виноват. И когда работа не ладится, и когда что-нибудь пропадает, и когда запаздывают с уборкой урожая, и когда дождь льет не вовремя, и когда зерно намокает, и когда начинается падеж скота. А какое у него жалованье? Едва на жизнь хватает. Какую получит он благодарность? Никакой. Он же слышал, не нынче-завтра закатится звезда Чиллага. Видно, совсем скоро. Как пригодилось бы ему жалованье управляющего! Он смог бы посылать побольше в Веспрем старушке-матери и бедной сестренке. Сам жил бы по-барски. Не воровал бы, как Чиллаг.

В воскресенье весь день съезжались в усадьбу гости. Во время обеда, кроме графа Правонски, за столом сидело еще двое гостей, графиня Мендеи и старый барон Фадди, бывший губернатор комитата. Несколько господ приехали позже, среди дня; остальные — вечерним поездом. Ужин отложили до восьми часов. Столовую осветили ярче, чем обычно. Раздвинули обеденный стол. Граф и графиня Берлогвари распределили места за столом. Гостей надо было рассадить, принимая во внимание их возраст и положение в обществе. Редким гостям, не состоявшим в родстве с хозяевами, но достаточно именитым, предназначались более почетные места.

Перед ужином в курительной собралось четырнадцать человек. Общество разбилось на небольшие группы, и шла оживленная беседа. Все были веселы или напускали на себя веселость. Надьреви чувствовал себя одиноким. Недалеко от него сидел пожилой господин, некто Зубкович; он иногда посматривал на учителя своими малюсенькими глазками, но безнадежно молчал. Надьреви не успел предварительно осведомиться о людях, в общество которых попал. Он лишь осматривался и постепенно, по каким-то признакам догадывался, кто тот или иной господин, та или иная дама. Зубкович, как он выяснил, был старым другом дома, человеком небогатым и незнатным; на чем держалась его дружба с хозяином именья, оставалось загадкой. Убеленный сединами, с длинными усами и бакенбардами, он носил спортивный костюм с таким видом, будто мог себе позволить и такое. Мужчин называл на «ты» и Андраша тоже. Графиня Мендеи выделялась здесь своей красотой. Она предпочитала стоять, изредка величественно прохаживалась по курительной, упиваясь устремленными на нее восторженными взглядами. Зубкович тоже посматривал на нее и вдруг, наклонившись к Надьреви, шепнул ему:

— Прелакомый кусок, эта графиня Мендеи! Чтобы провести с ней часок, я не пожалел бы сотню!

Ничего подобного в этом избранном обществе Надьреви еще не слышал, игривый тон Зубковича немного развеселил его, но он лишь смущенно улыбнулся.

— К сожалению, я не могу заплатить ей по двум причинам, — продолжал шептать ему на ухо Зубкович. — Во-первых, у меня нет для этого сотни, потому что вообще нет денег, во-вторых, сотни ей мало. Она либо согласилась бы даром, либо запросила бы сто тысяч.

И Зубкович тихо засмеялся. Скрипуче и, как говорится, плутовато. Показались его крупные желтые зубы, маленькие глазки, превратившись в щелочки, спрятались среди морщин.

Надьреви подумал, что извлек некоторый урок из слов Зубковича. Значит, любовное приключение может быть бесплатным, а может обойтись в сто тысяч.

В восемь часов все перешли в столовую. Быстро расселись за столом. Место учителя было теперь не рядом с хозяйкой дома, а на другом конце стола, среди неименитых гостей. Его соседом оказался капитан Хаунер. О нем он уже слышал кое-что от Андраша. Однажды капитан, плавая по Индийскому океану, потерпел кораблекрушение. Цепляясь за обломок доски, полтора дня качался он на волнах, пока наконец его не подобрало какое-то судно. На учителя большое впечатление произвел этот рассказ, и он хотел непременно расспросить обо всем капитана. Но дело оказалось нелегким, потому что капитан Хаунер, коренастый человек с маленькими черными, точно приклеенными усиками, был угрюмым и на редкость молчаливым. Он словно боялся пошевельнуть хоть одним мускулом лица, чтобы усы не отклеились. Надьреви бросал взгляды на капитана, но тот ел, уставившись в свою тарелку, и иногда покашливал, точно собираясь отдать команду на казарменном плацу.

Страдая от чувства одиночества, Надьреви наблюдал за прислуживающими у стола лакеями, смотрел по сторонам. Только теперь он заметил, что на стенах столовой висят картины в позолоченных рамах, мужские и женские портреты. У всех мужчин усы, у некоторых бороды. Лица суровы, одеты они в красивые гусарские мундиры с галунами; женщины — в бархат, кружева, украшены драгоценностями. Все это — предки графа Берлогвари, хотя ни он, ни его сын на них не похожи.

Гости наслаждались вкусным ужином. Изредка перебрасывались отдельными фразами с соседями по столу. Одни говорили тихо, так что видно было лишь движение их губ; другие, слегка повысив голос, обращались к своим визави. Прислуживало несколько лакеев. Тамаш ходил вокруг стола с таким же деревянным лицом, как у остальных слуг, но взгляд его сохранял чуть насмешливое выражение. Это заметил, наверно, только Надьреви, потому что их взгляды однажды встретились, и Тамаш словно улыбнулся ему глазами. Как выглядит его хозяин, учитель знал уже. Высокий, плотный, с привлекательным лицом, граф Каранди слегка напоминал трактирщика, и Надьреви смотрел на него с неприязнью, вспоминая рассказы Тамаша, то есть Томи, об осаждающих графа женщинах. Неприязнь эту вызывал, конечно, не сам граф Каранди, а женщины.