Избранное - [76]

— Вы не поверите, — Амилахвари ударил себя в грудь, затем хлопнул по колену. — У нас нет ни копейки, наша касса никогда не была так пуста, как сейчас.

— Деньги нам не нужны.

— Что вам не нужно? — генерал опять приставил ладонь к уху.

— Нам нужна ваша помощь.

— Для чего?

— Мы хотим выносить останки из этого здания.

— Что вы хотите делать?!

— Панихида должна состояться здесь!

— Чья?!

Рамаз Такашвили почувствовал, что его нервы не выдерживают:

— Мамуки Уплисашвили!

— А-а-а-а… О-о-о-о, — наконец понял председатель благотворительного комитета. Однако легче от этого не стало. — Ничего не выйдет. Вы человек молодой. Вы не знаете, что за этим последует. Мы едва добились, чтобы император обратил милостивый взор в нашу сторону. Нынешней весной мы ожидаем Великого князя в Боржоми. Я не могу пойти на это. Не могу об этом хлопотать. Вы не знаете, господин коммерсант, вы еще даже не родились в тридцать втором году. Не обижайтесь на нас, мы жили совсем по-другому. Если бы вы прошли через Метехские казармы, вы разговаривали бы по-иному. Мне самому тогда было десять лет, но моего старшего брата Каихосро Элизбаровича Амилахвари принесли в жертву… Даже могилы его не сохранилось.

Генерал опять завозился с платком. Когда он наконец отвел душу, коммерсанта в его кабинете уже не было.

«Тебя-то что помяло. Ты-то чего боишься. Тебе-то что затуманило мозги. Стоишь одной ногой в могиле. Хоть один раз будь мужчиной, хоть однажды расправь плечи, несчастный ты человек. Каких тебе еще чинов и побрякушек не хватает, когда тебя не сегодня завтра вынесут вперед ногами. Можешь ты хоть в свои последние дни быть человеком?» — горестно размышлял Рамаз Такашвили, шагая по Головинскому проспекту.

Так прошел месяц.

Весь город знал, что дома у фотокоммерсанта находится гроб с останками Мамуки Уплисашвили, а он никак не может добиться разрешения на похороны.

Об этом была заметка в газете. Было создано общество по организации погребения Мамуки Уплисашвили, но конца делу не было видно. Рамаз поднимался и спускался по лестницам различных департаментов города. Его везде встречали с радостью, прижимали к сердцу, объявляли героем, но стоило Такашвили заикнуться о похоронах, как люди бежали от него, как от чумы. Никто не желал совать голову в львиную пасть.

И наконец отчаявшийся коммерсант оказался в приемной высокопоставленного царского сановника.

Он не думал, что попасть к нему так легко. Его прихода словно ждали, не успел он назвать свою фамилию, как чиновник с самой любезной улыбкой подвел его к высокой резной двери и открыл ее перед изумленным Рамазом:

— Прошу. Вас ждут.

Прежде всего Такашвили обрадовался тому, что сановник не раскрыл ему навстречу объятий и не стал прижимать его к своему сердцу. «Сразу видно — деловой человек, хоть он-то разберется что к чему», — мелькнуло в голове Рамаза, он даже не воспользовался предложенным стулом и сразу начал:

— Мне не хотелось вас беспокоить, но другого выхода просто нет. Хожу как преступник, стыжусь показаться на людях. Лежал себе спокойно человек в итальянской земле, никто его не тревожил, никому в голову не приходило нарушить его вечный сон. Я думал, что совершаю доброе дело. Думал, стоит немного похлопотать — и прах Мамуки Уплисашвили будет покоиться в Тифлисе. Вот уже целый месяц у меня дома стоит гроб. Вот уже месяц, как я не сплю ночами. К утру удается на секунду задремать, и тут же передо мной встает покойник и, простирая руки, молит меня: что ты затеял, чего тебе от меня надо, зачем ты сунулся в эту историю, для чего вытащил меня из могилы? Последняя надежда на вас. Я изнемогаю, я потерял всякое терпение.

Он почувствовал на своем плече руку и умолк. Он даже не заметил, как тот встал из-за стола и подошел к нему.

— Можете не продолжать, — голос у сановника был надтреснутый, нервный. — Все это мне уже известно, уже месяц я жду вашего посещения. Поздновато же вы о нас вспомнили. Я сейчас говорю с вами как государственный чиновник и вовсе не намерен тронуть ваше сердце уверениями в любви к родине. Думайте что хотите, но за этот месяц я тоже лишился покоя. Я не позвал вас сам только потому, что хотел, чтобы вы сами вспомнили обо мне и пришли сюда. Обо мне трудно не вспомнить, поскольку газеты ежедневно обо мне напоминают, — он усмехнулся, — когда возносят, когда срамят. И прийти ко мне не трудно. Позвольте предположить, что причиной вашего неприхода до сих пор было лишь недоверие ко мне. Вы, конечно, полагаете, что я занимаю слишком высокую должность при дворе, чтобы думать о похоронах Мамуки Уплисашвили, так вы все решили. Это, милостивый государь, не так. Никогда моя служба интересам империи не мешает мне думать о будущем Грузии. Возможно, наше служение родине неравнозначно, но поверьте, что каждый божий день я приступаю к своим делам с мыслью о благе нашей с вами отчизны. Знаю, вам нелегко в это поверить. Мои слова мне самому кажутся не в меру патетичными. Зачем вам понадобилось обивать чьи-то пороги? Неужели вы не знаете, что никто не может решить этот вопрос без меня? Ну, так и надо было начинать с меня, дорогой мой! Хотел бы я знать, кто это распространил сплетню, будто у меня нет времени для такого рода дел? Разве кто-нибудь, обратившись ко мне с подобным предложением, получил отказ?