Избранное - [6]

Во дворе фабрики Иотам увидел нескольких рабочих. Группа, собравшаяся возле крана, горячо толковала о чем-то. «Наверное, о моей лекции спорят», — по груди Иотама разлилось приятное тепло. Он шел походкой человека, исполнившего свой долг. «Так. Дело сделано. Думаю, что лекция была полезна. Многие, наверное, и не знали, как важно придать красоту рабочему месту, что нужно сделать, чтобы поднять эстетический уровень рабочего. Но они послушали лекцию, и теперь им все ясно. Дело сделано, и немаловажное дело…» — удовлетворенно думал доцент.

В проходной кто-то взял его под руку. Оглянувшись, Иотам узнал своего бывшего одноклассника Важа Губеладзе.

Они от души приветствовали друг друга. Важа много слышал о научной деятельности бывшего одноклассника и полюбопытствовал, что привело того на швейную фабрику.

— Скажи мне откровенно, может быть, что-нибудь было непонятно? Возможно, у кого-нибудь появились вопросы? — в свою очередь спросил Иотам и, увидев изумленную физиономию приятеля, решил уточнить: — Неужели ты меня не слушал? Надо иногда включать радио, дорогой. Десять минут назад я выступал по вашей фабричной радиосети. Больше часа читал лекцию, а ты и слыхом не слыхал.

Бывший одноклассник прыснул, захохотал, да так, что чуть не задохнулся от смеха. Переведя дух и утерев слезы, он объяснил доценту:

— Какая лекция! О чем ты?! Нашу радиосеть повредило во время наводнения, она уже больше месяца не работает. А ты, значит, прочитал нам лекцию? Умора! Клянусь честью, тебя было слышно только в твоей будке. Нет, ты сидел у микрофона? Серьезно?!

При этих словах бывший одноклассник опять расхохотался. У него подкосились ноги, ухватив себя за живот, он прислонился к дереву, слезы ручьем текли по его щекам. Глядя на него, Иотам лишний раз убедился, что в смехе, как и во всем другом, нужно знать меру.

Что же касается доцента Иотама Габашвили, то ему было не до смеха: лицо его заметно пожелтело, оскорбленное сердце сжалось, и, даже не попрощавшись с приятелем, он удалился. Сначала он хотел было вернуться на фабрику и огреть лысого директора своим портфелем, но потом почему-то передумал, а почему, того никто не знает.

В ту ночь Иотам долго не мог уснуть. Сперва читал газеты, потом просмотрел материалы своей докторской диссертации, наконец погасил свет и закрыл глаза. Незаметно для себя Иотам погрузился в сон… Приснилось Иотаму, что он пилот самолета и возвращается из очередного рейса в свой аэропорт. Погода чудесная. Видимость превосходная. И курс он держит верно. Вот уже пора снижаться. Глянул Иотам вниз и поразился — нет аэропорта. Иотам проверил приборы, посмотрел в бинокль. Нет аэропорта. Тогда он развернул самолет на сто восемьдесят градусов и полетел в другом направлении. А аэропорта все нет. Иотам оглянулся назад — он один в самолете.

Сидит Иотам за штурвалом и ищет, где бы приземлиться. Мучается, страдает, срывает шлем, расстегивает тесный ворот. Стрелка, показывающая горючее, давно на нуле. Пора выбрасываться, а аэропорты пропали…

Утром Иотам долго пытался вспомнить, чем кончился его сон, но так и не сумел.

Перевод А. Эбаноидзе.

БЛАГОДЕТЕЛЬ

Восемнадцатого июня 1980 года, примерно в одиннадцать часов утра, к калитке Эрмине Сахамберидзе подошел пожилой мужчина в черном плаще. Сперва он поглядел во двор и довольно долго наблюдал за утятами, пощипывавшими травку и уныло покрякивавшими на своем утином языке; затем он заслонился от солнца кожаной папкой и, словно боясь собственного голоса, нерешительно позвал:

— Хозяин!

Из покосившейся уборной с болтающейся на петлях дверью вышел взъерошенный мальчишка лет пяти и молча встал у калитки. Из подвала выползла чернявая голенастая девчонка в одних трусиках и встала рядом с мальчиком. Девочка была года на два старше брата (незнакомец принял детей за брата и сестру, потому что они были похожи как две половинки одного яблока). На крытом подгнившим тесом курятнике показался веснушчатый малый лет десяти. Все трое довольно долго недоверчиво и не без страха разглядывали мужчину в черном плаще. Наконец, не отрывая взгляда от незнакомца, они одновременно позвали:

— Мамааа!

Этот крик застал супругу Эрмине Сахамберидзе Пистимею на чердаке. Она только опростала и вычистила допотопный сундук и раскладывала на чердаке дедовское, поеденное ржавчиной оружие.

— Иду! — откликнулась она в щель между черепицами и, опираясь на большое кремневое ружье, спрыгнула с чердака.

Гость, увидев направляющуюся к нему женщину в платке и с ружьем в руках, засмеялся:

— Не бойтесь, сударыня, я не враг. — Он присмотрелся к ружью. — Думаете, оно вас защитит? Время кремневок давно прошло.

Дети взглянули на мать, строго поджавшую губы, и одновременно рассмеялись.

— Извините, сударь. — Пистимея прислонила ружье к высохшей вишне и перевязала платок на голове. — Я на чердаке прибирала, случайно прихватила…

Гостя она не признала, но все-таки распахнула калитку пошире и пригласила в дом.

— Надеюсь, не с дурной вестью?

— Что вы, что вы! Не волнуйтесь. Вы, наверно, супруга Эрмине Сахамберидзе?

— Да… Может, все-таки что-то стряслось?

— Я же сказал, что ничего. У меня небольшой разговор, если вы не очень заняты. А нет, так я в другой раз…