Избранное - [32]

Женщина поежилась.

— Я озябла, Яничко. Холодно.

— Не угодно ли сюда, шеф, — пригласил скрюченный. — Здесь тепло.

Мы перешли к костру. Скрюченный разложил вокруг огня гладкие, обкатанные водой камни, чтобы они согрелись. Сидеть у костра на теплых камнях было очень приятно.

— Водки, — потребовал шеф.

Скрюченный заковылял за новой бутылкой. Он заранее откупорил ее и осторожно сказал:

— Жалко бутылку, шеф.

— Слыхал? — обратился ко мне шеф. — Суслик! Суслик, это уж точно! Ворует и копит. Ворует и копит. В этом для него весь мир. Какое ему дело до остального? Ворует и копит. Откуда ему знать о радостях жизни? Хо-хо-хо, если бы он их знал! Но он на это не способен! Ворует и копит! Грошик к грошику, и бутылку разбить не позволит!

— Жалко ведь! — осмелился заметить скрюченный.

— Точно! Вещей ему жалко, собственность он жалеет! Только людей не жалко, их он грабил! Немилосердно грабил! Как зверь! Да он зверь и есть. Точно!

Скрюченный, ничего не отвечая, хлопотал у огня. Шеф раскричался, должно быть, он счел это молчание своего рода протестом и не желал его допустить.

— Что ты молчишь? Скажи, кто ты такой?

Снова началось то, что шеф называл «дрессировкой». И хотя скрюченный мне ничуть не нравился, был даже противен и не вызывал жалости, эта унизительная сцена дрессировки показалась мне отвратительной. Я в свою очередь предложил что-нибудь спеть. Но шеф махнул рукой, не спуская глаз со скрюченного, словно гипнотизировал его.

— Кто ты такой?

Скрюченный сдался.

— Капиталист. Волк-одиночка.

— Гнусный червь?

— Гнусный червь.

— Сколько ты награбил?

— У меня в банке было миллиона три.

— А остальное? Недвижимость?

— Тоже почти на столько же.

— Слыхал? — обратился ко мне шеф. — Почти на столько же! Почти на столько же! И еще врет, преуменьшает!

— Честное слово, шеф! Ни грошом больше!

— Знаю я! Точно! А что о мешке скажешь?

— О каком мешке?

— О том мешке, Маска! Ну-ка расскажи!

Скрюченный желчно и вместе с тем печально усмехнулся своим широким ртом. Сделал вид, что мешает угли в костре, и неохотно процедил сквозь зубы:

— В мешке были ценности.

Он закашлялся, словно поперхнулся дымом. Шеф протянул ему бутылку с водкой.

— Промочи горло! И рассказывай! Все! Точно! Какие ценности?

Скрюченный выпил и снова закашлялся.

— Все больше золото. Золотые монеты. — Он смотрел на меня прищуренными глазами, и лицо его в неровном свете костра приняло дьявольское, плутовское выражение. — Понимаете, я коллекционировал… ну, словом, собирал долгие годы…

— Коллекционировал! — фыркнул шеф. — Хо-хо, точно! Известный нумизмат. Коллекционер! Золото! Вот он каков, наш знаменитый капиталист! Подавай ему непременно золото! Коллекционер! Иначе ему богатство не в богатство!

— Так оно и есть, что верно, то верно, в золото я верил больше всего. Устойчивая ценность, прочная, надежная. Я, знаете, человек маленький, нажил все собственным горбом и собственными силами. С малых лет передышки не знал, ничего мне даром не давалось. Работал, как вол, ночей не спал.

— Хо-хо, пролетарий!

— Нет, не пролетарий, этого не скажу. Не стану отрицать, я получил кое-что в наследство — лавчонку мясную, да что в ней толку? Так, пустяки. А конкуренция какая! Но я не сдался, работал себе и работал, целые месяцы, целые годы надрывался. Один, вот этими руками… — Он разгорячился, должно быть решив, что нашел в моем лице благожелательного слушателя, сочувствующую душу. Но шеф его прервал:

— Этими руками! Шесть миллионов.

Скрюченный вздохнул.

— Однако это так, шеф! Крона к кроне тянется, денежки к денежкам, капиталец к капитальцу. Большой капиталец — он больше деньжат к себе притягивает. Вроде как магнит.

— Сам собой! Это точно! Я не я и лошадь не моя! Во всем денежки виноваты! А эксплуатировал кто?

— Отрекаться не стану, потом стал эксплуататором. Иначе при капитализме не просуществуешь, как же можно иначе? Приходится плыть по течению. Как же иначе? А насчет золота я вот что хотел сказать: человек я маленький, во всяких там акциях не разбирался, золото, по мне, надежнее всего. Да и времена пошли со всячинкой — бурные, военные, в такие времена, известное дело, всего надежнее золото, потому что война все смести может, а золота, если его хорошо припрятать, ничто не коснется… — Он вдруг замолк, поправил топориком дрова в костре. — Нужно бы сошки вбить, шеф…

И, не ожидая ответа, он встал и отошел от огня. Совсем стемнело. Луна еще не взошла. Мери сидела, удобно протянув ноги к костру. Глаза ее были закрыты, лицо казалось по-детски усталым и сонным. Угрюмый шеф пил водку уже прямо из бутылки.

— Самое скверное, что я никак не могу опьянеть. Что это значит? Не могу, и все тут. Точно.

Он снова выпил и стал еще угрюмее.

— Разум не позволяет и баста. С чего бы это?

В его голосе теперь слышалось то же, что читалось во взгляде, — страх. Он провел рукой по лбу, выпрямился, отгоняя страх.

— Эй, Маска! — крикнул он. — Где ты пропал?

Из темноты вынырнул скрюченный, шаркая ногами.

— Вот, — сказал он, показывая колья с развилкой на конце. — За сошками ходил.

Скрюченный вбил по краям костра принесенные колышки, снова куда-то исчез и вскоре вернулся с вертелом, пристроил его над костром и начал вращать. Шеф поднес к губам скрюченного бутылку и дал отхлебнуть.