Избранное - [186]

В Шанхае мы проживали по переулку Цзинъюнь, что на улице Дунхэнбинь, это была китайская часть города; в нашем переулке жили в основном служащие издательства Шанъу, которые хорошо меня знали. И если бы кто-нибудь из них увидел меня, сложно сказать, не достигла бы весть о моем появлении ушей ищеек Чан Кайши. У меня было смутное представление об обстановке того времени, сложившейся после поражения революции. Необходимо было обдумать, понаблюдать, сделать выводы. С тех пор как я покинул родной дом, у меня постепенно выработалась привычка: столкнувшись с неизвестным, докопаться до сути, самостоятельно поразмыслить, а не слепо поддакивать. Подобная привычка — обычное дело для людей моего поколения, ее польза общеизвестна, и я не буду подробно говорить об этом. Для меня лично она сыграла положительную роль и в том смысле, что заставила остановиться и хорошенько подумать над перипетиями того времени, а не мгновенно следовать за ними, как некоторые. Поражение революции 1927 года тяжело отразилось на мне, заразило меня пессимистическим настроением и заставило задуматься: что будет с революцией? Я безгранично верил в теорию коммунизма, непоколебимым в моих глазах оставался пример Советского Союза, но по какому пути пойдет китайская революция? Раньше я полагал, что все достаточно ясно, но летом 1927 года вдруг обнаружил, что совсем не разобрался в этом! В период революционных событий мне довелось видеть всяких врагов — от принявших облик крайне левых до тех, кто топил революционные выступления в крови; видел я и шатания внутри нашего лагеря — от колебаний и соглашательства до измены правых, от наивности и азарта до левацких авантюр. В центре революционных событий я слушал непрекращающуюся полемику, увидел авторитет представителей международного коммунистического движения (я преклонялся перед их глубоким пониманием теории марксизма-ленинизма, но, хотя они умели рассуждать по этому вопросу, едва ли действительно могли указать выход из сложной ситуации, в которой находилось китайское общество). Я был потрясен тем, как легко белая реакция расправилась с широким крестьянским восстанием в провинциях Хубэй и Хунань[124], и совсем утратил надежду после поражения выступления в Наньчане[125]. Поэтому бурные события моей жизни заставляли меня остановиться и осмыслить все самостоятельно. Были такие, которые сравнивали всю неразбериху, предшествующую основным событиям революции со схватками у женщины перед родами. Рождению одного ребенка предшествует несколько родовых схваток, а что уж говорить о рождении нового общества! Если революция потерпела поражение, то схватки будут продолжаться. Тем не менее, хотя кормчие, оказавшиеся на гребне революционной волны, и знают, что спад — явление временное, однако правильный путь для китайской революции им еще предстоит отыскать. Думаю, эта точка зрения была довольно распространенной.

Итак, я скрывался на третьем этаже дома номер 11, где проживала моя семья в переулке Цзинъюнь, не показываясь на улицу в течение целых десяти месяцев. Конечно, мое «сокрытие» не было абсолютным — от живших по соседству Е Шэнтао[126] и Чжоу Цзяньжэня[127] оно не представляло никакой тайны. Первый жил за стенкой, а второй — через квартиру. В октябре из Гуанчжоу в Шанхай приехал Лу Синь и тоже поселился в переулке Цзинъюнь. И от него я не утаил своего местонахождения. В этот период я очень сблизился с Е Шэнтао. Все, что я написал, в том числе и мои самые первые художественные произведения, именно с его помощью были опубликованы в журналах «Сяошо юэбао» («Ежемесячник прозы») и «Вэньсюэ чжоубао» («Литературный еженедельник»). Е Шэнтао исполнял обязанности редактора «Сяошо юэбао», а сам редактор Чжэн Чжэньдо[128] был вынужден уехать в Англию, так как его тесть Гао Мэндань опасался, что люди Чан Кайши арестуют Чжэна за связи с коммунистами.

Когда я наконец покинул свое тайное убежище, то очень быстро столкнулся с практической трудностью — как обеспечить семью? Искать работу было невозможно, оставалось лишь вновь брать в руки кисть и этим зарабатывать на пропитание. Перипетии и события прошедшей половины года оставили глубокий след в моем сознании, я взял их в качестве сюжета и написал повесть «Разочарования», сидя в изголовье кровати жены (по возвращении домой из больницы ее еще слегка лихорадило). Позже в статье «От Гулина до Токио» появились такие строки:

«Я старался учить настоящей жизни, прошел сложный в судьбе человека этап большой смуты в Китае и в конце концов ощутил горечь разочарования, увидел противоречия человеческой жизни, оказался в подавленном настроении, погрузился в одиночество. Но, продолжая ощущать хватку жизни, я решил употребить остаток своих сил, чтобы озарить хотя бы слабым светом серость нашего беспокойного существования, и начал творить».

Эти слова полностью отражают мои настроения в то время.

Однако переулок Цзинъюнь совсем не был удобным местом для творчества. Время шло к лету, и жильцы внутреннего дворика после ужина наслаждались прохладой на улице, откуда доносились крики и смех, мешавшие серьезным занятиям. На улочке Дасин, отделенной от нашего дома лишь стенкой, по вечерам играли в карты: то вдруг раздастся громкий смех, то разгорится ссора, или внезапно донесутся резкие удары картами по столу, приводящие в замешательство любого человека. Этот гам затихал только поздней ночью. Что касается меня — я мог писать днем, а вот Лу Синь, привыкший работать ночью, немало от этого страдал.