Избранное - [149]

Предполагаю, что интеллигентный читатель уже догадался, как окончилась эта история, За два кошелька блефусканских спруг мы с Линой и мистером Лемюэлем в один прекрасный вечер оказались на свободе, а тип, вместо того чтобы сесть на электрический стул за измену и предательство, поспешил уехать в Мексику.

Остальное сделал наш посол в той стране, симпатичный человек, снабдивший нас средствами, чтобы мы могли вернуться на родину. Он поверил, что мы три года были в когтях СРГ и РГС, — рассказать всю правду мы не решились, ибо он счел бы нас сумасшедшими. Посол помог и мистеру Лемюэлю, представив его английскому посольству, и соотечественники капитана разрешили ему до выяснения его личности временное пребывание в Англии.

Со старым путешественником и нашим сердечным другом мы расстались в Дувре, куда приплыли на не слишком комфортабельном пароходе. Мистер Лемюэль окинул взглядом порт, посмотрел на белые скалы на берегу и сказал, что он узнал свою старую Англию, хотя она порядком изменилась. Он выразил надежду, что скоро вдохнет туманный воздух Лондона, а затем услышит запах лугов своего родного Ноттингемшира.

Мы обнялись.

— До свидания, мистер Лемюэль, — сказал я. — Точнее, прощайте… Есть ли у вас адрес, куда мы могли бы написать?

— Конечно. Ноттингемшир, Лемюэлю Гулливеру.

— Как вы сказали? Лемюэлю Гул…

— Гулливеру, — с улыбкой произнес старик.

Я стоял как громом пораженный. Как же я, черт меня подери, слушая все его истории и наблюдая все его чудачества, сам не догадался! Да это же знаменитый английский путешественник, которого и дети знают! Это сын декана Дублинского кафедрального собора мистера Джонатана Свифта… Даже Лина была взволнована — в детстве она читала кое-что из его путевых записок.

— Мистер Гулливер, — сказал я со всей почтительностью, которую заслуживал этот человек, — уважаемый мистер Гулливер, позвольте мне, прежде чем мы расстанемся, преподнести вам один подарок, но не вещественный.

— О, — произнес он.

— Ваши путевые записки, — сказал я торжественно, — наконец-то изданы в вашем отечестве в полном и неисправленном виде.

— Дио мой! Не может быть! Когда?

— В тысяча девятьсот сороковом году, мистер Гулливер. Одно академическое и одно популярное издание.

— Вы убеждены?

— Абсолютно, — заверил я его. — Не сделать мне ни глотка виски, если я лгу.

Мистер Лемюэль Гулливер по привычке почесался и поохал, но моя клятва, как видно, была достаточно сильной, чтобы мне поверить. Он слегка выпрямился, расправил плечи и задорно топнул деревянной ногой.

И произошло чудо.

Он сбросил черную повязку с левого глаза и — о, три миллиона чертей! — посмотрел на нас двумя нормальными голубыми глазами. Затем провел пальцами по лицу и — о, тысячи небес! — у него появился нос! Правда, не очень красивый, но большой и вполне солидный!.. И пока мы с Линой в изумлении моргали, он обзавелся уже и двумя здоровыми руками и двумя ногами, а когда сбросил порванную широкополую шляпу, на его голове появились длинные, до плеч, светлые волосы. Пусть меня проглотит Люцифер, если это было не так.

Перед нами стоял мужчина средних лет с умным и насмешливым взглядом, в старомодном, но совершенно целом и даже выглаженном костюме. Мистер Гулливер помахал нам рукой и быстро пошел по шоссе, которое вело к городу. Но еще раз обернулся.

— Гуд бай, миссис Драгойефф, гуд бай, мистер Драгойефф. Вы скоро услышите обо мне. Прочтете, может быть, какие-нибудь новые путевые записки.

И исчез за первым поворотом. «Он неисправим, — подумал я, — мало ему, как видно, двух с половиной веков приключений…» Мы с женой направились к нашему пароходу, на котором должны были переплыть Ла-Манш, и потом в Париже сесть на самолет….

На софийском аэродроме, куда мы ступили дрожащими ногами и с мокрыми от слез глазами, нас встретили представители нашей родной милиции. Это были два молодых человека, интеллигентных, любезных и предупредительных, с великолепным чувством юмора, так прекрасно описанным многими авторами. Они представились: Александр Захов, сын известного нашего криминалиста, и Борис Райнов, племянник не менее известного нашего разведчика. Второй был на вид несколько грубоват и хмур, но на самом деле у него было золотое сердце. Они осведомились о нашем здоровье и извинились перед нами за то, что нам придется провести некоторое время в карантине, ибо мир полон микробов и заразных болезней.

Спустя два месяца эти же молодые люди вошли в нашу камеру. Я подумал, что последует один из тех деликатных допросов, к которым мы уже привыкли. Вместо этого Захов еще в дверях попросил нас высморкаться в наши носовые платки. Это показалось нам странным, но мы выполнили его просьбу. Гости взяли наши платки и долго рассматривали национальную вышивку.

— Идите домой, вы свободны, — сказал Борис Райнов и первым поздравил нас с новой счастливой жизнью.

Я догадался, в чем дело. Наши носовые платки с национальной вышивкой, которые мы носили у сердца более трех лет, к тому же при самых невероятных обстоятельствах, явились последним и, может быть, самым надежным доказательством нашей верности отечеству. Более того, те же молодые люди посоветовали мне описать пережитые мною с женой приключения в книге, что я и сделал.