Избранное - [34]

Когда возвратился Уали, Равех не говорил с ним ни о чем другом, как только о Кельсуме, и в тот же вечер они переоделись талебами и направились в селение, где жил Умауш. Там они расположились у подножия ясеня, на возвышении, откуда была хорошо видна дорога к источнику. С самого рассвета началось пестрое шествие женщин всех возрастов с глиняными кувшинами или жестяными флягами. Кельсума показалась перед самым восходом солнца.

Уали был потрясен. Когда Равех показал ему рядом со сморщенной старухой эту высокую, стройную, словно сошедшую с небес женщину в легком цветном платье, когда он увидел безупречные линии ее белой руки, которая казалась продолжением изящной ручки кувшина, когда услыхал ее мягкий, грудной голос, то не в силах был вымолвить ни слова. Он вперил взор в это неземное видение, словно боясь, что оно растворится в свежем воздухе весеннего утра. Проходя мимо них, она улыбнулась, поздоровалась. Ответил ей только Равех. Верзила Уали замер на месте, совершенно одурев.

Перед тем как исчезнуть за поворотом дороги, Кельсума посмотрела в их сторону и еще раз улыбнулась.

Тут Уали очнулся. Он нащупал револьвер, спрятанный под белым талебским бурнусом, и встал.

— Идем, пока еще не совсем рассвело, — сказал он Равеху. — Источник вон там.

Равех схватил его за полу бурнуса.

— Куда ты?

— Надо перехватить ее прежде, чем она дойдет до источника, и пока никого нет на дороге.

— Да ты спятил! Мы же здесь чужие.

Удержать Уали стоило великого труда. А сверху уже доносился топот мулов, из-под их копыт сыпались камешки: первые крестьяне уже начали спускаться вниз, на поля. Равеху и Уали пришлось опять взять в руки таблички с начертанными на них стихами из Корана, которые сами они прочесть не могли, старую арабскую книгу, загадочное название которой они даже не сумели разобрать, корзину с едой и снова напустить на себя степенный вид, подобающий талебам.

Равех хотел сейчас же отправиться в обратный путь, но Уали отказывался уйти, пока еще раз не увидит Кельсуму. Они спрятались в шалаше с сеном и стали оттуда наблюдать за прохожими.

Вскоре на дороге показалась Кельсума, по-прежнему в сопровождении старухи. Забыв об осторожности, не внимая уговорам Равеха, Уали вышел из шалаша. Он направился прямо к дороге. Под тяжестью своей ноши Кельсума шла медленно. Она держала кувшин на плече, и грудь ее была неподвижна, зато нижняя часть туловища медленно и мерно раскачивалась при каждом шаге. Уали имел возможность полюбоваться ее тонким станом.

В тот миг, когда женщины должны были пройти мимо него, он выскочил на дорогу.

— Мать, — обратился он к старухе, — я здесь чужой, и мне не у кого попросить воды. Дай мне напиться!

Обращаясь к старухе, он глазами пожирал Кельсуму, а та смотрела на него с улыбкой, без всякого страха.

— Оставь, мать, — сказала она, — у тебя воды немного. Лучше я дам напиться страннику.

Она поставила кувшин к себе на колено.

— Пей. Вода свежая.

Когда она наклонила кувшин, ворот ее платья приоткрылся. Уали жадно припал к кувшину. Он большими глотками пил воду, которой ему вовсе и не хотелось.

— Боже мой! Можно подумать, ты умираешь от жажды, странник!

— Я шел всю ночь, сестра, и мне предстоит еще идти целый день.

— Да поможет тебе аллах, и да будет тебе путь легким, — в один голос сказали женщины.

Помогая Кельсуме поднять кувшин, Уали коснулся ее руки и чуть не потерял сознание. Когда он пришел в себя, женщины уже исчезли за подъемом дороги. К счастью, кругом не было ни души.

Уали вернулся в шалаш. Равех был бледен, как выздоравливающий после тяжелой болезни. Чтобы никому не попасться на глаза, они пошли напрямик через поля. Они шли целый день и лишь на закате увидели перед собою Тазгу. Всю дорогу Равех изощрялся, стараясь расшевелить медлительный ум Уали.

— Пойми, ты можешь завладеть Кельсумой, только если она станет твоею женою. А если уберешь с дороги Уэльхаджа, так ты на полученные деньги сможешь устроить знатное пиршество и жениться на Кельсуме — она уже будет вдовою.

И Равех раскатисто захохотал.

— А как же Даади?! — заикнулся Уали.

— Ты что же, теперь станешь нянчиться с этой женщиной? Такой мужчина, как ты? Да ну ее к черту!

— Но ведь у меня дети.

— А ты предоставь ей выбрать. Если хочет остаться при детях — пусть остается, лишний рот не в счет. А захочет уйти — скатертью дорога. Одной заботой меньше.

Уали задумался. Равех понимал, что он колеблется и что в его неповоротливом уме мысли укладываются туго. Равех разъяснял, доказывал, убеждал, но Уали понурил голову, словно натолкнулся на какое-то невидимое препятствие. Наконец он резко бросил:

— Не согласится.

— Кто? — живо спросил Равех.

— Бородач.

Бородач был непосредственным начальником Уали. Равех упустил из виду это препятствие: Бородач ни за что не даст своего согласия — в этом не было никаких сомнений. Не то чтобы он был щепетилен вроде Ибрагима. Нет, Бородач — чудак в другом роде, ведь в одно прекрасное воскресенье он ни с того ни с сего сбежал из лицея, где учился. Домой он не вернулся, и родители очень беспокоились за него, пока он через Уали не дал им знать, что вполне здоров, ни в чем не нуждается и горячо благодарит их за все, что они для него сделали. Он просил их, однако, впредь не считать его своим сыном и предупреждал, что, во всяком случае, сам он не будет общаться с ними, ибо решил пожертвовать свою жизнь на нечто такое, что было бы слишком долго им разъяснять.