Избранное - [36]

— Товарищ Нуку, зачем же вы сердитесь? Ведь ничего еще не случилось. Я приехал не ругать вас. Приехал помочь. Не могу сказать, что вы много сделали. Но, положа руку на сердце, скажу — кое-чего вы достигли.

Глядя на Ану, инструктор думал, что этот заведующий клубом с белокурыми волосами, длинными ресницами и худощавым, симпатичным лицом — самый надежный из всех заведующих, каких довелось ему повстречать в своих поездках за последние недели. Ему трудно было бы объяснить, почему он так думает. Может быть, он угадал большую любовь к клубу в той страстности, с какой она защищалась, а может, потому, что ее голубые глаза смотрели так по-детски открыто.

— Я видел, как люди слушали ваше чтение. Это значит, что они будут слушать вас и тогда, когда вы от них потребуете вещей посложнее.

Ана смотрела на него немного испуганно и растерянно пожимала плечами.

— Теперь посмотрим, что нужно сделать в первую очередь, потому что всего сразу сделать нельзя. Так?

— Так.

— Ну вот, составим этот страшный план работы. — Инструктор засмеялся. От этого смеха разгладились морщины на лице Макавея, исчезла натянутость Аны. Они тоже улыбнулись и поглядели на белые странички лежавшей на столе записной книжки инструктора.

Сверху он написал крупными печатными буквами:

ПЛАН РАБОТЫ НА ДЕКАБРЬ 1949 ГОДА

Потом, прикинув приблизительно, сколько людей они могут собрать, решили, что с 15 декабря начнет репетиции танцевальный коллектив, а к 30 декабря хор должен разучить гимн республики и еще одну песню. Кроме того, решили организовать на другом конце села второй читательский кружок. После этого Саву Макавей и Мария ушли. Инструктор еще остался, чтобы объяснить Ане, как составляется недельный план, как нужно проводить репетиции, какие читать книги. Петря, проводив Макавея, бегом вернулся домой и забился в угол возле двери, усевшись на трехногий табурет. Оттуда он смотрел, как Ана и инструктор советуются, поглощенные своим делом, склонившись над записями. Щеки Аны все больше розовели по мере того, как ее давнишние мечты становились близкими, ощутимыми, с губ инструктора не сходила улыбка. Все это казалось Петре беззаконием. Наконец инструктор поднялся из-за стола и, надев плащ, собрался уходить.

— Хорошо, что вы привлекли утемистов, хорошо, что вам помогает товарищ Макавей. И обязательно сколотите актив. Ну, желаю успеха в работе.

Выходя, он пожал, по-мужски тряхнув, руку Петри, мысленно поздравив его с такой женой.

Вернувшись, Ана увидела, что Петря сидит за столом, уперев неподвижный взгляд в бумаги. Она даже вздрогнула от радости, подумав, что эти бумаги вызвали у Петри интерес.

— Замечательные планы, Петря. Ты слышал?

— Может быть.

— Тебе не нравится?

— А разве нужно, чтобы мне нравилось?

Голос Петри был полон мрачной, безграничной тоски, словно он хоронил невесту. Он уперся глазами в пол. Уголки его красивых губ горько поникли, подбородок вздрагивал, пальцы тряслись, хватая пустоту.

Ана подошла, прижалась к нему и подняла его голову. Поцеловала большие черные глаза, полные невысказанной печали, потом рот, щеки, потом опять глаза, которые ей были дороже всего на свете.

— Петря, дорогой, не расстраивайся.

— Будто есть кому дело, расстраиваюсь я или нет.

— Ты говоришь, словно я тебе чужая. Никак не пойму, что с тобой творится. Слова не скажешь, все вздыхаешь и так зло смотришь на меня.

— А что мне говорить? Кто меня спрашивает? Вы вот говорили целый вечер, будто одни и были. А мне хоть бы кто слово сказал. Твой господин…

— Ведь ты же знаешь, что он приехал из-за клуба…

— Правильно. Ты заведующая, а я — пустое место.

Больше он не произнес ни слова. Но ночью, просыпаясь, Ана слышала, как он тяжело вздыхает и стонет.

Все это произошло в пятницу.

В субботу вечером люди, пришедшие послушать о происхождении Земли и о зарождении на ней жизни, узнали новость: у них будет хор и танцевальный коллектив. Они будут петь в хоре и танцевать. Танцам радовались все. Молодежь засуетилась, ноги у всех словно сами собой заходили. Только Яков Кукует ерзал на лавке, пытаясь нахмурить свое длинное безусое лицо с реденькими бровями: дескать, я человек пожилой, а танцы — это только для молодых. Но когда парни пристали к нему, он, мол, знает все фигуры и самые лучшие припевки, Яков смягчился, поплевал на ладони и, всем на удивление, прошелся мелкой дробью, выделывая коленца из бэрбунка и выкрикивая: «Эхма!» Потом, усевшись на лавку, обнял Розалию за плечи:

— Знаешь, Розалия, и мы будем плясать вместе со всеми. Уж раз так надо…

С хором оказалось труднее. Зачем это всем вместе петь? Вот Ана хороню поет и Фируца Сэлкудяну, Георгишор или Макавей, а если их в ряд поставить, кто знает, какая мешанина получится — кто в лес, кто по дрова. Макавей из кожи лез, объясняя, что не будет каждый петь на свой манер. Одну песню все поют. Если это одна песня, возражали ему, тогда пусть один и поет, на одну песню и одного человека хватит.

Только напомнив о хоре из Кэрпиниша, удалось договориться, что когда все увидят певцов из Кэрпиниша своими глазами и услышат их пение, тогда и у себя хор организуют.

Самые же жаркие страсти разгорелись, когда стали подбирать пары для танцев. То парень не хотел танцевать с девушкой — недотрогой или неповоротливой, то девушки оказывались слишком разборчивыми и были недовольны партнерами, которых им предлагали. Трудно успокаивать пылкие сердца. Но старания и уговоры Макавея и мелодичный голос Аны мало-помалу ввели в берега и это половодье.