Избранное - [107]

Человеческое желание и историческая необходимость, сложно взаимодействуя между собою, упрочивают, усугубляют друг друга, но по-настоящему оправдывает их лишь осуществленное творение. Такова жестокая истина.

Вот почему я приписываю одинаковую значимость создателю проекта, его конкретному исполнителю и инициатору идеи.

В каком аспекте продолжить мне теперь ход своих рассуждений? Коль скоро мы коснулись этой проблемы, то необходимо поговорить и об исторической необходимости, и о роли инициатора.

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Пусть будет по-вашему: начнем с идейного инициатора. Понять его гениальность не так-то просто. В нашем случае — если принять за аксиому, что истинным доказательством таланта является лишь само творение, — создается полная видимость, будто бы для дела важны только оба инженера: Терни Кларк, спроектировавший мост, и Адам, осуществивший этот проект и постройкой тоннеля увенчавший совершенство конструкции.

Однако это только видимость. Главная задача инициатора — определить подходящий момент и найти подходящих исполнителей замысла. Ну, и еще одно: уметь свести к минимуму зависимость от превратностей фортуны. Инициатор начинания в чем-то подобен полководцу: гениальный полководец подстраивает благоприятное стечение обстоятельств… Воинская удача покидает Наполеона, когда тот ошибается в расчетах — как было при походе на Россию. Или же, когда он — как перед битвой при Ватерлоо — правильно рассчитывает и верно взвешивает обстоятельства, однако сознательно отказывается от помощи революционных демократов и якобинцев. Уповая только лишь на свой полководческий гений, он теряет все: поначалу гениальность, затем воинскую победу, а под конец и то главное, ради чего отказался от помощи республиканцев, — императорский трон.

В какой-то степени деяния идейного вдохновителя напоминают деятельность театрального директора или редактора газеты. Им нужны не смазливые актрисы и обходительные борзописцы, но хорошие актеры и хорошие журналисты. Симпатия возникает позднее — если до этого вообще доходит дело.

Ни один из Кларков не вызывал симпатии в глазах аристократа Сечени, и несмотря на это между ними складывались все более дружеские отношения, — в той степени, в какой Сечени вообще был способен на дружбу. А Кларки — Терни и Адам — не оставили в беде свое детище, когда Сечени уже устранился или почти устранился, подчас раскаиваясь, что вообще взялся за строительство моста…

Так и хочется назвать подобное стечение обстоятельств умением правильно организовать удачу. Как бы ни желал ты распроститься со своим творением, оно само ухватится за тебя и не отпустит… А Сечени — не из тех, кто строит воздушные замки или предается… как это у Гоголя? Не помню точно… Ну, в общем бесплодным мечтаниям… Увидев замысел в мечтах, он организует его осуществление — да так, чтобы тот неуклонно двигался к своему завершению, независимо от воли самого инициатора… И если Сечени и не присутствовал при завершении строительства, все равно довел дело до конца именно он. Тем трагичнее, что ему не суждено было пройти по готовому мосту.

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Не знаю… Я не уверен, что эта кара сходна с той, что постигла Моисея, так и не вступившего на землю Ханаанскую. Здесь не было Ханаана, — это мы знаем наверняка. Но был ли Ханаан в самом Ханаане? Лучше усомниться в этом.

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

Да Сечени и не был Моисеем. Как не был он и Байроном и «величайшим из венгров».

Он не знал воздержания в еде и питье, в чувственных радостях и в зависти. Ухитрился завидовать даже Вешелени, который во время пештского наводнения, рискуя жизнью, спасал людей, тогда как Сечени в ту пору маялся подлинными и воображаемыми желудочными хворями. Неуемен он был и взваливая на себя множество задач; казалось бы — ну просто вулкан, а не человек.

Однако это не совсем так. Сечени в огромной степени было присуще и чувство меры, что весьма прибавляет ему значительности. Однажды он сделал следующую запись в альбом некоего своего знакомца-посланника… Я переписал ее себе в блокнот, но что-то не могу найти. Ага, вот она! Только, к сожалению, без даты. Но нас это не смутит, верно?.. Итак, цитирую:

«Трудно не любить отечество, зато слишком любить его — легко…»

Фраза несколько тяжеловатая, но и смысл ее весомый: здесь толкуется принцип разумной умеренности. Человек, не обладающий чувством меры, не берется за строительство моста.

А вот подвернулась и еще одна цитата:

«Кровь, пролитая во имя нашего самосохранения и независимости, не была достаточно чистой, ибо жертвовалась ради привилегий отжившего класса, но не за всеобщее освобождение страны. А посему не может дать нам избавления и вопиет к отмщению».

Тут я, к счастью, пометил дату записи: 27 сентября 1830 года — в период путешествия Сечени по Ближнему Востоку. В тот самый период, к которому относится и ранее упомянутое мною высказывание Сечени, было бы нелепой комедией броситься венгерскому дворянину в Дунай с тоски по утраченному праву наказывать подвластный люд палками… Сечени был верен своему классу, и это естественно, однако остроте его политического зрения не могла помешать даже классовая принадлежность. И в этом я вижу его величие. Конечно же, он колеблется, и лучше всех сознает это сам. До конца дней Сечени одолевают сомнения. Но сомнений не знают лишь люди, лишенные совести.